После смерти моего отца она стала регентшей, а он – королем, еще безгласным и безвластным. Ему ничего не позволяли решать самому, и он обвинял в этом мать. Я прекрасно понимаю, почему он сблизился с людьми, подобными Шарлю д'Альберу.
И неудивительно, что Людовик так радовался в тот день, когда она уехала в Блуа.
Он перестал заикаться, и я слышала, как он произнес громко и четко, голосом, полным величайшего удовлетворения:
– Наконец-то я король!
Государя сразу окружила знать, и стало ясно, что вельможи одобряют случившееся. Принц де Конде был освобожден из заточения и приехал в Париж, чтобы быть рядом с моим братом.
И произошло еще одно важное событие, значения которого не осознал в ту пору, пожалуй, никто. Епископ Лусонский, Арман дю Плесси, занимавший пост при маршале д'Анкре, спешно отправился в Авиньон, заявив, что намерен посвятить себя научным изысканиям и литературным трудам.
После всех этих треволнений мы успокоились и вернулись к нормальной повседневной жизни. Я не скучала по матери, так как она, честно говоря, никогда не уделяла мне особого внимания.
– Да, бурные были деньки… Зато какие интересные! – подытожила Мами.
Королева Анна присоединилась к супругу и жила теперь вместе с ним. После изгнания моей матери из Парижа Людовик как-то сразу повзрослел. Празднеств и увеселений стало мало, поскольку их обожала прежде моя мать; Людовик же никогда ими особенно не увлекался, предпочитая лошадей, собак и охоту. Анна любила танцевать, а потому от перемен этих была не в восторге; мне даже казалось, что ей больше нравилось быть обитательницей нашей детской, чем женой Людовика.
Мами в своей довольно импульсивной манере шепнула мне, что в действительности они не подходят друг другу и что брак их будет несчастливым. Затем она приложила палец к губам и произнесла:
– Забудьте, что я вам сказала.
Именно за это я и любила ее. Мы все больше сближались, и часто мне казалось, что я очутилась в теплом уютном гнездышке, которое охраняет моя дорогая Мами. С тех пор как она появилась, мадам де Монглат почти полностью передоверила меня ей, следя лишь за тем, чтобы я не отлынивала от занятий и внимательно выслушивала религиозные наставления. Впрочем, уроки месье де Брева волновали ее не слишком сильно. Главным было духовное воспитание; я должна была стать ревностной католичкой, не рассуждая, принимать на веру все, чему учит нас святая католическая церковь, и всегда помнить, что я – королевская дочь и что сие высокое положение даровал мне Господь.
Иногда я принимала участие в придворных балах и увеселениях, которые придумывала Анна. Мы часто танцевали вместе, поскольку из нас получалась отличная пара.
Позже я горько сожалела, что уделяла так мало внимания урокам месье де Брева, получив лишь самые поверхностные знания по истории своей страны и всего мира. Если бы я была внимательнее и прилежнее, то, возможно, не совершила потом столько промахов и ошибок. Во дни одиночества я часто оглядываюсь назад и думаю, что многое могла бы почерпнуть из опыта своих предшественников.
Но тогда мне было трудно усидеть на уроках; они требовали серьезности и сосредоточенности, я же была легкомысленна от природы, и в голове у меня крутились то слова новой песенки, то мелодии замысловатых танцев.
Прошло два года. Моя мать все еще находилась в Блуа, а посредником между ней и королем выступал Арман дю Плесси. До гибели маршала д'Анкра он был советником моей матери, а потом после непродолжительного пребывания в Авиньоне снова появился в Париже и открыто заявил о своем желании служить королю. Господин дю Плесси старался всеми силами примирить Людовика с матерью. Да, Арман дю Плесси был выдающимся человеком, хотя мы тогда об этом даже не подозревали. Однако в дальнейшем, став герцогом де Ришелье, а затем и кардиналом, он оставил в истории Франции глубокий след.
Спустя два года после женитьбы Людовика Кристина покинула нас и стала герцогиней Савойской. Она успела настолько свыкнуться с мыслью о замужестве, что почти не переживала, в отличие от Елизаветы, что оставляет свой дом и своих близких. Последовали торжества, пиры и балы, но не такие пышные, как по случаю свадьбы Людовика. Это естественно, думала я, он же король; но на самом деле празднествам явно не хватало экстравагантности и размаха из-за отсутствия моей матери.
Мне было уже десять лет – неизбежно приближалось время, когда будет решаться моя собственная судьба. Мне казалось, что на меня стали обращать больше внимания. Я была следующей принцессой на выданье и в романтических мечтах пыталась представить себе будущего супруга. Если можно, мне хотелось бы короля… Елизавета была королевой Испанской, а Кристина – всего лишь герцогиней Савойской. Что же ждет Генриетту-Марию? Я обсуждала это с Мами. Мы вдохновенно придумывали мне женихов. Для меня это была самая захватывающая игра на свете, и я всегда заканчивала ее словами:
– Куда бы я ни поехала, ты будешь со мной.
– Ну конечно, – неизменно соглашалась Мами.
Теперь я меньше виделась с Гастоном. В одиннадцать лет он казался настоящим маленьким мужчиной. Он отличался любовью к праздности, как и я, и обожал крутиться возле короля. Людовик относился к нему вполне терпимо, а Гастон мечтал поскорей распрощаться с детством – опять-таки как и я сама.
В стране было неспокойно – как всегда, когда король молод, неопытен и назначает на высшие посты своих любимцев. Моему отцу удавалось сдерживать непримиримую вражду между католиками и протестантами, однако напряжение никогда не ослабевало и в любую минуту мог грянуть взрыв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146