Однако он совершенно не понимал Кромвеля и иже с ним. Карл втайне написал мне еще раз, сообщая, что намерен освободиться любой ценой, а когда это произойдет, он всех их перевешает. Кромвель был слишком умен для того, чтобы не учитывать такого поворота событий.
Конечно, мне трудно до конца понять врага, но я думаю, что Кромвель не искал власти лично для себя, хотя в конце концов он ее все же получил. Хотя многие считали его дурным человеком, мало кто отрицал, что он был необычайно смел. Кромвель не щадил других, но он не жалел и самого себя. Он был глубоко верующим и утверждал, что взял в руки оружие ради того, чтобы добиться гражданских и религиозных свобод для всей страны. Теперь-то мы знаем, что когда люди говорят о религиозных свободах для народа, то это означает свободу совершать богослужения так, как это устраивает его угнетателей. Я не сомневаюсь, что мой дорогой Карл не собирался ограничивать религиозную свободу своих подданных. Кромвель же называл себя «ничтожным орудием в руках Божиих, призванным служить Господу и благу Его народа«, однако многим в Англии он принес неизъяснимые страдания, и более, чем кому бы то ни было, – своему королю и королеве.
Я очень обрадовалась известию о том, что моему сыну Джеймсу удалось бежать в Голландию. Парламент определил его вместе с братом Генри и сестрой Елизаветой во дворец Сент-Джеймс; при этом им разрешалось навещать короля в его заключении. Дети играли в прятки в саду при дворце, и Джеймс сумел обмануть бдительность стражников и спуститься к реке, где его уже ждали друзья. Там он переоделся в женское платье, которое преобразило его в миловидную девушку, ибо надобно заметить, что Джеймс с рождения был красивым ребенком. Не то что его брат Карл, чью мужскую наружность не скрыл бы никакой маскарад! Верные люди переправили Джеймса за море, где его радостно приветствовала сестра. Карл тоже был там, и мне было горько услышать, что очень скоро братья перестали ладить друг с другом. Я написала им, напоминая, что мы не можем позволить себе раздоров внутри семьи, ведь у нас и без того хватает врагов.
Так прошел томительный год. Король был в заточении, а палата общин раздумывала, что же с ним делать. Я страстно желала оказаться рядом с мужем, дабы разделить его судьбу, какова бы она ни была. О, если бы меня допустили к нему и разрешили провести вместе с ним наши последние дни!
Я отправила письмо французскому посланнику в Англии с тем, чтобы он передал эту мою просьбу парламенту, однако ответа не последовало. Позже я узнала, что члены палаты общин даже не распечатали мое послание.
Но вот наконец до меня дошли и добрые вести. Карл бежал от своих тюремщиков. Он добрался до острова Уайт и нашел убежище в замке Кэрисбрук.
Это случилось как раз в то время, когда во Франции разразилась гражданская война. С головой погруженная в собственные несчастья, я и не заметила, как она началась.
Бедная Анна была сама не своя от страха за малолетнего Людовика. По существу, это было восстание против Мазарини, в руки которого Анна в своей безрассудной страсти передала всю власть в стране. Французскую знать раздражало засилье иностранцев и в особенности итальянцев: Мазарини покровительствовал своим соплеменникам, назначая их на высшие должности в государстве. Парламент жаловался, что властолюбивый кардинал совершенно с ним не считается. Народ страдал под бременем непосильных налогов.
И вот люди взялись за оружие. Мятеж получил название Фронда. Вообще-то это слово обозначало пращу – оружие, какое часто пускали в ход в уличных боях друг с другом парижские мальчишки.
Когда на улицах стали строить баррикады, я пошла к Анне. Я считала своим долгом как-то помочь ей – хотя бы советом, ведь у меня был богатый опыт общения с возмущенной чернью.
Анна, всецело полагавшаяся на Мазарини, выглядела куда менее обеспокоенной, чем я ожидала.
– Это всего лишь мелкий бунт, – сказала она.
– Дорогая сестра, – возразила я, – война в Англии тоже начиналась с мелкого бунта.
Полагаю, она прислушалась к моим словам. Ее не могли не пугать ужасные события по ту сторону Ла-Манша. Французский двор поспешно покинул Париж и перебрался в Сен-Жермен. Я же осталась в Лувре. Бунтовщики не трогали меня, но теперь я поняла, что значит жить в нищете. Выплачивать содержание мне прекратили, а сбережений у меня не было, ибо почти все я отдавала мужу для продолжения борьбы, поэтому в конце концов мне стало не на что купить еды и дров, чтобы обогреться.
Моя маленькая Генриетта не понимала происходящего вокруг. Мне так хотелось, чтобы у нее было счастливое… по-королевски счастливое детство, право на которое принадлежало ей по рождению! Но увы! И все же мы были вместе, и я должна быть благодарна судьбе за это.
Никогда еще мы не находились в столь бедственном положении, как на Рождество 1648 года. Мне и прежде приходилось много страдать, но теперь душевные терзания усугублялись чисто физическими. Я впервые познала голод и холод, а всего ужаснее было смотреть на голодного и озябшего ребенка. Казалось, что красивые темные глаза моей дочери с каждым днем становились все больше и больше.
В Париже царил хаос. В довершение к бедствиям войны Сена вышла из берегов и затопила город. Из окон дворца мы видели, как ледяной ветер гонит по улицам свинцовые волны. Этот же ветер гулял и по нашим покоям, и не было никакой возможности согреться. Я с ужасом наблюдала за притихшими слугами и домочадцами, которые слонялись по комнатам в поисках чего-нибудь съестного. Даже Генри Джермин утратил свою обычную жизнерадостность.
Но что нам было делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146