Написала мужу, что ждет вестей о его делах, и заверила, что позаботится об их общих интересах в Англии.
Герцогиня поистине была на вершине успеха, она старалась склонить симпатии королевы к вигам и преуспела в этом. Возможно, потому, что тори сами вызвали неприязнь у Анны. Они не учли, что королева, вынужденная всерьез задумываться о преемнике, отдавала предпочтение дому находящихся в изгнании Стюартов перед Ганноверским. Анна, сентиментальная в душе, всегда переживала из-за того, как обошлась с отцом. Единокровный брат ее жил в Сент-Жермене, а что могло лучше успокоить совесть королевы, чем объявление его своим наследником. Ему нужно будет лишь поклясться в верности англиканской церкви. Совесть вынуждала ее внять доводам якобитов. Однако тори, объявляя, что, если Стюарт вернется, англиканская церковь окажется в опасности, играли на руку принцессе Софии Ганноверской и даже предлагали той посетить Англию.
Мысль о визите принцессы была неприятна Анне. Когда Ноттингем заявил в палате лордов, что Софию Ганноверскую необходимо пригласить из опасения, как бы королева не выжила из ума и не стала игрушкой в чужих руках, Анна не на шутку разгневалась. Предположение, будто она может стать жертвой старческого слабоумия, притом высказанное в одной из палат парламента, было невозможно стерпеть.
Разве миссис Фримен не предостерегала ее относительно Ноттингема и тори? Несмотря на гнев, она радовалась, что оказалась в согласии с Сарой.
И написала ей. Вспомнить прежние времена, когда они переписывались, было приятно.
«Надеюсь, дорогая миссис Фримен, наши разногласия позади; я поняла, что люди, о которых вы хорошо отзываетесь, оказали мне большую услугу, и непременно буду поддерживать их, а также полностью убедилась в наглости и злонамеренности тех, против кого вы постоянно ополчались».
Таким образом, Сара вновь вернула себе благосклонность монархини; не вызывало сомнений, что хоть она не появляется при дворе и пренебрежительно говорит о королеве, однако едва лишь соизволит вернуться, Анна приходит в восторг.
Сара упивалась своим положением. Перебивала королеву, когда та говорила. «Да, да, да, мадам. Должно быть так!» – и откровенно зевала.
– Как эта особа надоела мне! – воскликнула герцогиня в разговоре с Годолфином, нисколько не заботясь о том, что ее слышат слуги. – Лучше оказаться в тюрьме, чем слушать ее болтовню.
Годолфин хотел предостеречь Сару, но, разумеется, не осмелился. Он очень боялся герцогини и выполнял все ее указания.
Эбигейл изумленно наблюдала за происходящим. Разве может королева вести себя подобным образом, забыв о достоинстве, присущем ее сану? Теперь Сара прислуживала королеве, однако самые неприятные обязанности по-прежнему возлагала на свою кузину. Уже то, как она подавала Анне перчатки, было разоблачением. Неприязнь Сары к своей подруге, казалось, замечали все, кроме Анны. Анна страдала от водянки и подагры, а пышущая здоровьем Сара относилась к ее болезням с нескрываемым презрением. Когда королева говорила об их симптомах – а ей это очень нравилось, Сара с гримасой отворачивалась. Подавая что-нибудь королеве, воротила нос, словно от королевы дурно пахло.
В конце концов отношения королевы и герцогини стали предметом обсуждения служанок. Миссис Эбрехел выразила удивление, что ее величество не прогонит кое-кого. Миссис Дэнверс на это ответила:
– Никто не посмеет прогнать герцогиню Мальборо… ни Бог, ни дьявол.
Увидя входящую Эбигейл, миссис Эбрехел сказала:
– Готова поклясться, это прищемило нос мисс Хилл.
Миссис Дэнверс прыснула. Эбигейл поняла, что ее нос, слишком большой для маленького лица, которое украшал – правда, в данном случае это слово вряд ли уместно – опять порозовел на кончике. Раньше, завидуя расположению королевы к ней, они говорили, что она сует его, куда не нужно.
– В каком смысле? – беспечно спросила девушка.
– Ну как же, дорогуша, больше никаких чаепитий вдвоем. Никаких задушевных разговоров с ее величеством… потому что вернулась ее светлость. Теперь у королевы нет времени для вас, мисс Хилл.
– Вполне естественно, что, возвратясь ко двору, ее светлость исполняет обязанности, которые во время ее отсутствия мне приходилось принимать на себя. От этого мой нос нисколько не страдает.
Взяв собачку, которую искала, Эбигейл спокойно вышла из комнаты. Миссис Дэнверс, считавшая себя доверенным лицом герцогини, скорчила гримасу миссис Эбрехел.
– И все равно, – настаивала та, – эта перемена мисс Хилл не нравится.
Потом заговорила вновь:
– Раньше я задумывалась, не сказать ли ее светлости, что эта девчонка становится подругой ее величества, что Эбигейл Хилл мнит себя фавориткой королевы. А теперь что? Стоило ее светлости сунуть сюда свой красивый носик, и Хилл тут же увяла. Нечего мне было беспокоиться.
Обе согласились, что незачем.
С возвращением Сары ко двору пришел конец приятной непринужденности. Теперь одевание превратилось в церемониал. Всякий раз при смене одежды Анне приходилось быть в окружении придворных дам, каждая из которых выполняла свою задачу, возложенную на нее в зависимости от занимаемой должности. Любой предмет одежды переходил из рук в руки, пока не попадал к Саре, а та вручала его королеве или надевала на нее. Когда Анна мыла руки, паж приносил таз и кувшин, затем одна из фрейлин ставила таз возле королевы и опускалась на колени, а другая сливала воду королеве на руки.
Когда герцогини не было, церемония становилась менее строгой, и Эбигейл Хилл с радостью оказывала королеве все услуги, какими б ни были они лакейскими;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130