— И брови те же, и глаза. А уж шнобель!..— Вот видишь — шнобель! Какой же я кавказец?— Так ментам все равно. Лишь бы черный да носатый был — схватят, вломят, потом уже разберутся. А на улице еще и пьяные блондины добавят. Вот почему я влез. Лева, — сказал на прощание Никитин.— И чего ты высунулся? — проворчал Виктор, когда они сели в машину. — Теперь кислород нам перекроют.— Ничего, ничего. Это я им немного дыхание сбил, как в боксе. Пусть чуть подергаются, — глядишь, и откроются слегка. Чую я, что эта авария неспроста. Старуха-то какая попалась! А насчет кислорода ты прав — нужно срочно лететь на Чапыгина. Там теперь не протолкнешься на перегонку в Москву, а нам кровь из носу нужно попасть в вечерний выпуск. На этот раз даже монтировать не будем — не до того.— А на завтра что намечено? — поинтересовался Чак.— Завтра с утра попробуем навестить Копылова. А сейчас — по коням! Москва Крахмальников приехал на студию через полчаса после эфира утренних новостей. В машине по дороге от логопеда, как мальчишка, повторял скороговорки и ужасно злился, если не удавалось.Итак, сегодня два дела — Гуровин и жена. Ну о жене потом, а Гуровин — вот он, слышен из-за двери его кабинета железный голос Загребельной, — значит, кого-то вызвали на ковер. Сам Гуровин никогда и никого не отчитывал. В худшем случае он мог сорваться и накричать. Но чтоб методично, иезуитски выговаривать — никогда. Глаза начинал прятать, сбивался, махал рукой: дескать, идите, потом.Эту грязную работу за него делала Галина Юрьевна Загребельная. Должность ее на студии была какой-то могучей тайной. Могучей потому, что никто даже не решался ее разгадать. Галина Юрьевна была, пожалуй, заместителем начальника по идеологической работе, замполитом, комиссаром — других функций она не исполняла.Крахмальников толкнул ногой дверь и вошел в кабинет.Огненные стрелы Загребельной были направлены на Ирину Долгову. Та стояла, гордо глядя в окно, Гуровин делал вид, что ищет что-то в столе, а Загребельная прохаживалась между ними, закругляя давно, очевидно, начатое предложение:— ..Заслуженный с таким трудом нашим коллективом и теперь по вашей милости подвергшийся риску в один момент превратиться в ничто, в обидные словечки “утка”, “желтая пресса”, “журналюги”, “акулы пера и объектива”.На входящего Крахмальникова обернулись все. И мизансцена тут же изменилась.Долгова воззрилась прямо в лицо Гуровину, Загребельная села в уголок, а Яков Иванович махнул рукой:— Ладно, Ирина, идите…— Да нет уж, останьтесь, — сказал Крахмальников.Долгова была его лучшим редактором. Он завтра же мог оставить на нее свой информационный отдел. Гуровин об этом прекрасно знал. Они давно договорились — есть на студии “священные коровы”, которых никто трогать не смеет. Если Ирина лажанется, с ней поговорит сам Крахмальников. А тут вон какая картинка — “Допрос партизана”. Ну что ж, тем лучше, это еще один повод выдать Гуровину все.— Что случилось, Яша? Садись, Ирина, что это тебя, как девочку, поставили на ковер? — Крахмальников и сам опустился в кресло.Долгова выразительно посмотрела на Загребельную и села рядом с Крахмальниковым.— Лень, а я тебя так жду, — хлопнул пухлыми ладошками Гуровин. — Давай мы это потом обсудим. Сейчас есть дела поважнее.— Давай, Яша, будем обсуждать по очереди. Ирина здесь. Вы, кажется, ее отчитывали? Я хочу знать, в чем провинился работник моего отдела, — нажал на слове “моего” Крахмальников.— Ну ладно, — тяжело, вздохнул Гуровин и бросил взгляд на Галину Юрьевну. Загребельная приосанилась.— Понимаете, Леонид Александрович, наш канал всегда славился тем, что давал только строго проверенную информацию. Мы еще не проиграли в суде ни одного дела по защите чести и достоинства. А в сегодняшних утренних новостях был подан сюжет о ленинградском пожаре. Почему-то его поставили первым, дали десять минут…— Нет такого города, — поправил Крахмальников.— Что? — не поняла Загребельная.— Нет города Ленинграда.— Ну да. Петербург. Так вот в этом сюжете…— А что за пожар?— “Бобохины палаты” сгорели, — пояснила Долгова.— Сильно, — усмехнулся Крахмальников. — И что?— И там еще глухо так, с непонятными намеками прозвучала информация о поезде метро.— Что за поезд?— Первый утренний поезд…— Дескать, он пропал.— Что? Поезд пропал? — завертел головой Крахмальников.— Да в том-то и дело! — вскинул руки Гуровин. — Мне тут Никитин звонил, есть у него какие-то подозрения. Я ему сказал: пошустри, разузнай. А он прислал сюжет, где уже и прямым текстом.— А Долгова этот сюжет выдала в эфир! — воскликнула Загребельная.Крахмальников уже не слушал. Он посмотрел на часы, вскочил и забегал по кабинету, заглядывая под бумаги, книги, бесцеремонно отодвигая Загребельную.— Ты что ищешь? — спросил Гуровин.— Сенсор где? У тебя телевизор работает? Сейчас на РТР новости пойдут.Гуровин вынул пульт из ящика стола и включил “Сони”.Крахмальников в это время уже нажимал кнопки телефона.«…Но сначала об основных событиях дня, — раздался голос дикторши РТР. — Чрезвычайное происшествие в Петербурге…»— Алло, Валера? Это Крахмальников. “…Визит немецкого канцлера в Москву…"— Да, Леонид Александрович.— Что накопал?— Много интересного. Я сейчас еду перегонять вам новый сюжет.— Когда получим картинку?— Двести человек там, Леонид Александрович. А картинка будет минут через десять.«…Скандал в Северо-Атлантическом блоке…»— Что случилось? Тебе люди нужны?— Пока не знаю…«…Сегодня в пять часов утра отправившийся со станции “Северная” поезд Петербургского метрополитена…»— Я перезвоню, Валера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84