— Да, кстати, вы слышали новость? — спросил он, когда гость был уже в дверях.Булгаков обернулся.— У канала скоро будут другие хозяева.— Что?— Вы не ослышались, владельцы продают акции “Дайвер-ТВ”, — с наслаждением повторил Гуровин. — Они отказываются от канала.— Вот как… — задумчиво протянул Булгаков.Он чувствовал себя сейчас последним кретином. Как же он сразу не догадался? Давно пора было понять, что Тима без Гарика свои планы изменит круто. И никому уже не нужно, чтобы он стал губернатором. У Тимы теперь другие интересы. А он-то дурак! Как можно надеяться на эту шваль, этих подзаборных недоносков, которые хоть и стали миллионерами с его, Булгакова, помощью, но в душе остались карманниками.Ну ничего, Тиму тоже ждут сюрпризы.Наконец Булгаков взял себя в руки.— Ого! Извините, господа, — взглянув на часы, воскликнул он. — Мне нужно в студию.— Я провожу, — спохватилась Загребельная, бросаясь следом. Далеко от Москвы Минут через десять Казанцев с таможенником вернулись. За все это время усатая гора не произнесла ни слова. Алина тоже молчала. Когда толстуха поднялась, Алина так же молча последовала за ней.Пока Алина раздевалась, женщина не спускала с нее глаз. Затем начала неторопливо и обстоятельно проверять каждый шов на ее одежде и белье. Алина не выдержала:— Да что вы все ищете?— Ага. Зараз скажу. Руки вверх!— Что?— Руки вверх!— Вы что, думаете, я под мышками контрабанду провожу? — злобно усмехнулась Алина, но руки все-таки подняла.Таможенница отступила на шаг и прищурилась, словно художник, раздумывающий, как положить очередной штрих.— Повернитесь.Алина повернулась с поднятыми руками.— Руки опустите. Алина послушалась.— Нагнитесь. Раздвиньте ягодицы.— Что?— Ягодицы, говорю, раздвиньте.Такого унижения Алина никогда не испытывала.— Можете выпрямиться.— Одеться можно?Вместо ответа таможенница широко распахнула дверь в соседнее помещение, зычно крикнула:— Грицько, дэ Федора?— Зараз прийдэ, — послышался голос таможенника.Через минуту-другую, которые показались Алине вечностью, в комнате появилась женщина-врач, размерами не уступающая таможеннице, только без усов. Наверное, на работе им было запрещено разговаривать, потому что Федора, не сказав ни слова усатой толстухе, сразу обратилась к Алине:— Ну-ка ляг-ка, я тебя погляжу.— Зачем?— Лягай сюда, тебе говорят! — И она похлопала рукой по узкой медицинской кушетке, застланной ветхой рыжей клеенкой.Алина брезгливо сморщилась, расстелила на кушетке свои вещи.— Кулаки под зад, ноги в коленках согнуть. Что, непонятно?— Нет, — ответила Алина. — Зачем?— Медосмотр, — сказала усатая. — Девушка, не выделывайся.Алина покрылась красными пятнами. Но пришлось подчиниться.Врачиха вытащила из кармана резиновые перчатки и начала гинекологический осмотр. Усатая склонилась к Алине вместе с ней.— Ничего, — как-то даже разочарованно констатировала она.— Т-т-т, — поцокала языком врачиха. — Как это “ничего”? У тебя, дорогая, загиб. Не рожала?— Нет, — злобно отрезала Алина, начиная одеваться.— Ну не беда, — успокоила врачиха, — родишь еще.— Я могу идти?— Нет еще, милая, — ласково проговорила врачиха. — Еще вот таблеточки примешь — и на горшок.— Да вы что, издеваетесь?! — У Алины от унижений даже слезы выступили на глазах.— Думаешь, мне интересно глядеть, как ты здесь сидеть будешь на горшке? — искренне удивилась врачиха. — У мэнэ шо, делов своих нема? Я, чи шо, наркотики перевожу?— Да вы с ума сошли! — Голос Алины срывался на крик. — Какие наркотики? Вы что?— Все так говорят. — Усатая толстуха плюхнулась на кушетку. — А потом — на тоби. Или помирают. Я по телевизору видала, как один героин перевозил и вмер. Он героин в презерватив запихал и проглотил. А той — лопнул! Героин — у кровь. Спасти не успели. Негр был. Да что вы стоите? — спохватилась она. — Таблетки глотайте — и на горшок. Вот, — она пошарила рукой под кушеткой и извлекла оттуда эмалированную ночную вазу. — Садитесь.— Не стесняйся, милая, садись, — пригласила врачиха. — Мы не смотрим. Москва — Питер Площадка, где снимают политический ринг для прямого эфира, была оформлена в стиле модерн. Стекло и металл. Ничего лишнего. Уже прошла световая репетиция. Подготовились операторы.— Леня, ты готов? — спросил сидящий за пультом Червинский.— Готов. А где Долгова?— Не знаю, — опешил режиссер.— У нее же все материалы, — раздраженно сказал Крахмальников. — Куда она пропала?! Где помреж?Бросились искать Долгову, не нашли, принесли только Крахмальникову заготовки. Они лежали у Ирины на столе.— Без тракта? — спросил режиссер.Крахмальников отмахнулся.Обычно любое интервью перед прямым эфиром полностью прогоняли, имитируя и звонки телезрителей. Но при работе с Булгаковым в этом не было необходимости: у Олега Витальевича был прекрасно подвешен язык, и держался он перед камерой свободно и непринужденно. “Прирожденный актер!” — восхищался им Крахмальников. И даже слегка завидовал.Сам он научился не бояться камеры не сразу, помог случай, о котором на студии ходили легенды и анекдоты. В самом начале телевизионной карьеры, когда Крахмальников бегал, подбирая хвосты событий, то есть был обыкновенным репортером, он ни за что не соглашался давать комментарий в кадре, комплексовал, как мальчишка. И чем дольше длилось его нежелание влезать в кадр, тем больше он боялся.Как-то поехали снимать демонстрацию то ли коммунистов, то ли демократов. Примчались на место, когда колонна уже двигалась по Тверской.— Держи листок, — подал оператор чистый лист бумаги Крахмальникову. — Надо камеру выставить.Это было какое-то священнодейство оператора, по белому листку он выставлял параметры камеры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84