Нет, не сразу, постепенно Тима и от них избавится. А пока на дно, на дно.Он посмотрел на часы: Гуровин уже давно на студии, наверное. Ну что, пора ему звонить.Тима сплюнул сквозь зубы, как это делал Гарик.Опять не получилось. Москва — Извини. — Крахмальников поднялся из кресла Гуровина, видя, что тот навис над ним.— Ничего-ничего, сиди, — улыбнулся Гуровин, опускаясь на стул. — Я тут. Кофе будешь?— Кофе… — задумчиво произнес Крахмальников, беря со стола распечатку “Vox populi”. — Когда пришла?— Сегодня.— Да? — Леонид пробежал глазами рядок цифр, равнодушно отложил листок в сторону. — Яша… Не знаю, с чего начать.— Начни с начала.— С начала?.. Нет, это слишком долго получится. Я прямо с конца. Нам с тобой надо что-то делать, Яша… А где Казанцев? — вдруг перебил он сам себя. — Ты его сегодня видел?— Нет.— Ну ладно. Яш.., мы с тобой сколько знакомы?— А, ты все-таки с начала?— Лет двенадцать, да?— Где-то так.— Мы друзья, Яша?— Надеюсь.— Так вот, я пришел к тебе как к другу. Лучше я тебе это скажу.— Успокойся, Леня, я слушаю. Что у тебя за проблемы?— У меня? — удивился Крахмальников. — Это у тебя проблемы, Яша.— Ну хорошо, что у нас за проблемы? Вернее, какие еще проблемы?— Да проблема одна, Яша, — ты.— В смысле?— Тебе надо уйти, — еле слышно произнес Крахмальников.Гуровин некоторое время смотрел на Леонида, словно перед ним вдруг явился из ничего Дэвид Копперфильд.— Я не расслышал, — сказал он наконец.— Ты расслышал, — ответил Крахмальников. — Канал подыхает. И подыхает из-за тебя. Тебе надо просто уйти.Гуровин встал.— Только не напоминай мне, что ты меня вывел в люди, — вскинул руки Крахмальников, — не взывай к моей благодарности, совести и гуманности.— Да что ты! — улыбнулся Гуровин. — Откуда гуманность…— Обидеть хочешь?— Я? Тебя? Ты приходишь в мой кабинет и предлагаешь мне уйти…— Яша, у тебя ничего не получается. С тобой канал никому не нужен. Яша, ты извозился в дерьме так, что тебе надо уйти. Пожалей людей, пожалей “Дайвер”, да и себя пожалей.— А ты, значит, станешь у руля? — перебил Гуровин.— Не я — Казанцев.— Это он так сказал?— Он согласится, — не смог соврать Крахмальников.Гуровин налил себе кофе, положил сахар, размешал, отхлебнул и выплюнул прямо на ковер.— Холодный. Гадость. — Поставил чашку на стол. — Значит, всему виной я? А ты читал распечатку рейтингов?Крахмальников взял со стола листок и повторил так понравившийся ему когда-то жест американской дизайнерши — тщательно помял листок и подтер им зад.Гуровин криво улыбнулся.— Скажи, Леня, ты вправду мнишь себя главным героем этого романа?— Какого романа?— Вот этого самого. Ты считаешь, что ты, Леонид Крахмальников, — положительный герой, который борется с ретроградом и сволочью Гуровиным? Что за тобой стройные ряды сторонников свободы слова, честности и справедливости? Нет, конечно, ты себя не считаешь ангелом с крылышками. Ты человек разносторонний. С внутренними мучениями, комплексами, слабостями. Сидишь по ночам на кухне и выдавливаешь из себя раба, обретаешь внутреннюю свободу. Уважаешь свою жену. Но она кажется тебе несколько пресноватой, слишком умной, что ли. А потому ты трахаешься на стороне с замужней женщиной, но, конечно, испытываешь при этом угрызения совести. Ты ведешь честную передачу, говоришь то, что думаешь, но в глубине души мучаешься тем, что говоришь это только теперь, когда всем можно, а раньше молчал, двурушничал, подличал. Ты раскручиваешь питерский скандал, но понимаешь, что тебя совсем не волнуют погибшие люди, для тебя главное — укусить позлее власть. Чтобы, когда тебя турнут, ходить в обиженных. Ты даже сейчас пришел к своему учителю и заявляешь: изыди, сатана. Но не веришь в то, что сатана уйдет. Ты жертвенно ждешь, что у сатаны в кармане приготовлены убийственные аргументы, из-за которых уйти придется тебе. И уже примеряешь на себя венок мученика, гонимого за правду. Леня, я так хорошо тебя знаю, что даже скучно.Крахмальников сидел, вытаращив глаза. Его шокировало даже не то, что Гуровин знает откуда-то о его связи с Аллой, об отношениях с женой. Это не так уж странно. Тут Гуровин мог догадаться или стукнул кто-нибудь. Но откуда он знал о его ночных мучениях? О потаенных мыслях? Невозможно так понимать человека, так разгадать его. Не-воз-мож-но!Но самое страшное — Леонид действительно не верил, что Гуровин уйдет. И ждал скандала и собственного ухода. Он готов был на какую угодно длительную дискуссию, спор, даже ссору, но не думал, что весь разговор станет таким коротким и убийственным. Крахмальников потерялся так, как никогда в жизни не терялся.— Я никуда не уйду, — сказал Гуровин. — Но дело даже не в этом. Ты тоже никуда не уйдешь. Я тебя не отпущу. И этот воз говна мы будем с тобой вытаскивать вместе. А вот когда вытащим, тогда и поговорим. Иди.Крахмальников послушно встал.— Завтра в семь собрание, не забыл?— А что за собрание? — вяло спросил Крахмальников.— Нам надо разгрести сетку. В рейтинге, который ты так эффектно использовал, не все вранье — половину передач придется закрыть. И, я уверен, ты будешь на моей стороне.— Какие?— Вот это уже другой разговор. Садись, обсудим. Только не в мое кресло садись, еще рано… Питер Они кричали сначала непрерывно, потом по очереди, потом с передышками, чтоб не сорвать голоса, потом уже сипло — все тише и тише. Спустя пару часов Денис подхватил подплывший уже совсем близко стул и стал колотить его металлическими ножками по решетке. Ничто не помогало.Прибывающая вода заставила их подняться с пола на горизонтальные прутья решетки, и они постепенно поднимались по ним, отступая от смерти, словно два гигантских паука, пока не оказались почти под самым сводом штольни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84