Он не понимал, что с ним, и пятился назад, ниче
го не видя, ослепленный блеском. Когда первое чувство удивления прошло, о
н, понемногу привыкнув к столь яркому свету, стал воспринимать описываем
ые события, не чувствуя головокружения, и рассматривать действующих лиц
без содрогания; Революция, Империя отчетливо предстали теперь перед его
умственным взором. Обе эти группы событий, вместе с людьми, которые в них у
частвовали, свелись для него к двум фактам величайшего значения: Республ
ика Ч к суверенитету прав гражданина, возвращенных народу; Империя Ч к
суверенитету французской мысли, установленному в Европе. Он увидел за Ре
волюцией великий образ народа, за Империей Ч великий образ Франции. И он
признал в душе, что все это прекрасно.
Мы не считаем нужным перечислять здесь все, что при этом первом, слишком о
бщем суждении ускользнуло от ослепленного взора Мариуса. Мы хотим показ
ать лишь ход развития его мысли. Все сразу не дается. Сделав эту оговорку,
относящуюся как к сказанному выше, так и к тому, что последует ниже, продол
жим наш рассказ.
Мариус убедился, что до сих пор он так же плохо понимал свою родину, как и о
тца. Он не знал ни той, ни другого, добровольно опустив на глаза темную зав
есу. Теперь он прозрел и испытывал два чувства: восхищение и обожание.
Его мучили сожаления и раскаяние, и он с горестной безнадежностью думал
о том, что только могиле можно передать ныне все то, что переполняло его ду
шу. Ах, если бы отец был еще жив, если бы он не лишился его, если бы господь по
своему милосердию и благости не дозволил отцу умереть, как бы он бросилс
я, как бы кинулся к нему, как бы крикнул: «Отец, я здесь! Это я! У нас с тобой в г
руди бьется одно сердце! Я твой сын!» Как горячо обнял бы он его побелевшую
голову, сколько слез пролил бы на его седины! Как любовался бы шрамом на е
го лице, как жал бы ему руки, как поклонялся бы его одеждам, лобызал бы его с
топы! Ах, почему отец скончался так рано, до срока, не дождавшись ни правос
удия, ни любви сына! Грудь Мариуса непрестанно теснили рыдания, сердце по
минутно твердило: «Увы!» Он становился Ч и теперь уже по-настоящему Ч вс
е серьезнее и строже, все тверже в своих убеждениях и взглядах. Ум его, оза
ряемый лучами истины, поминутно обогащался. В Мариусе происходил процес
с внутреннего роста. Он чувствовал, что возмужал благодаря двум сделанны
м открытиям: он нашел отца и родину.
Теперь все раскрывалось перед ним, как если бы он владел ключом. Он находи
л объяснения тому, что ранее ненавидел; постигал то, что ранее презирал. От
ныне ему стало ясно провиденциальное значение Ч божественное и челове
ческое Ч великих событий, проклинать которые его учили, и великих людей,
в ненависти к которым его воспитали. Едва успев отказаться от своих преж
них воззрений, он считал их уже устаревшими и, вспоминая о них, то возмущал
ся, то посмеивался.
От оправдания отца он, естественно, перешел к оправданию Наполеона.
Надо заметить, что последнее далось ему нелегко.
С раннего детства его пичкали суждениями о Бонапарте, которых придержив
алась партия 1814 года. А все предрассудки, интересы и инстинкты Реставраци
и стремились исказить образ Наполеона. Наполеон вселял этой партии еще б
ольший ужас, чем Робеспьер. Она довольно ловко воспользовалась усталост
ью нации и ненавистью матерей. Бонапарта она превратила в почти сказочно
е чудовище. Чтобы сильнее поразить воображение народа, в котором, как мы у
же отмечали, было много ребяческого, партия 1814 года показывала Бонапарта
под всевозможными страшными масками, от Тиберия до нелепого пугала, начи
ная с тех, что нагоняют страх, сохраняя все же величественность, и кончая т
еми, что вызывают смех. Итак, говоря о Бонапарте, каждый был волен рыдать и
ли хохотать, лишь бы только в основе лежала ненависть. Никаких иных мысле
й по поводу «этого человека», как было принято его называть, никогда и не п
риходило в голову Мариусу. Он утверждался в них благодаря упорству, свой
ственному его натуре. В нем сидел ненавидящий Наполеона маленький упрям
ец.
Однако чтение исторических книг, а в особенности знакомство с историчес
кими событиями по документам и материалам, мало-помалу разорвали завесу
, скрывавшую Наполеона от Мариуса. Он почувствовал, что перед ним нечто гр
омадное, и заподозрил, что в отношении Бонапарта ошибался не менее, чем в о
тношении всего остального. С каждым днем он все прозревал и прозревал. На
первых порах почти с неохотой, а затем с упоением, словно влекомый неотра
зимыми чарами, начал он медленное восхождение, поднимаясь шаг за шагом, с
перва по темным, далее по слабо освещенным и, наконец, по залитым сияющим с
ветом ступеням энтузиазма.
Как-то ночью он был один в своей комнатке под кровлей. Горела свеча. Он чит
ал, облокотившись на стол у открытого окна. Простиравшаяся перед ним дал
ь навевала мечты, и они смешивались с его думами. Как дивно твое зрелище, н
очь! Слышатся глухие, неведомо откуда доносящиеся звуки, раскаленным уго
льком мерцает Юпитер, в двенадцать раз превышающий по величине земной ша
р; небо черно, звезды сверкают, мир кажется необъятным.
Он читал бюллетени великой армии Ч эти героические строфы, написанные н
а полях битв; имя отца он встречал там время от времени, имя императора Ч
постоянно; вся великая Империя открывалась его взору. Он чувствовал, как
душа его переполняется и вздымается, словно прилив; минутами ему чудилос
ь, будто призрак отца, проносясь мимо как легкое дуновение, что-то шепчет
ему на ухо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33