— осторожно ответил Хольт.
— Вот это здорово! Пошлите ему здешнего сыра, так называемого гарцского, говорят, в него кладут гипс и… еще какую-то дрянь, чтобы больше вонял.
Хольт так и прыснул, за ним Гомулка и Вольцов, остальные смущенно переглядывались. Вахмистр расцвел.
— Вас в самом деле насмешила моя шутка? Получайте за это отлично! — Он осведомился у Гомулки, как его фамилия, и записал. — У меня полагается смеяться. Но кто смеется невпопад, тому я ставлю плохо. Кто совсем не смеется, получает очень плохо — за трусость! Гомулка, занятие отца?
Гомулка нерешительно помедлил:
— Непременный член суда, господин вахмистр!
— Судья? — насторожился Готтескнехт.
— Никак нет, господин вахмистр, адвокат!
— Ну, это вам повезло! Сыновьям высокопоставленных лиц у меня не до смеху. — Он направился к двери. — Два человека за мной! Получите веники и одеяла. Приведете в порядок казарму, потом можно и пошабашить.
Рутшер и Бранцнер пошли за ним.
— Что ты о нем скажешь? — спросил Хольт Гомулку.
— Комедия, чистейший балаган, — сказал Вольцов. — Разве ты не видишь, что он представляется? А в душе он зверь!
К тому времени как Надлер со своими людьми ввалился в коридор, уборка помещения была полностью закончена. У Надлера было кислое, обиженное лицо, зеленый шнур фюрера исчез с его мундира. Вольцов указал ему помещение напротив.
— Вы поступили не по-товарищески, — накинулся на него Надлер. — Почему нас не взяли?
— Кто откалывается от главных сил, должен нести все последствия, — пояснил ему Вольцов. А белобрысый Каттнер захлопнул дверь перед самым его носом.
— Наши растяпы, — рассказывал потом Рутшер, — сразу же налетели на Готтескнехта. Он всем им поставил плохо за то, что они явились после нас. Наддеру влепил очень плохо, з-з-з-зачем он нацепил на себя шнур фюрера, курсанту это не положено.
Хольт знаком вызвал Гомулку на улицу. Осторожно огляделся. Солнце уже садилось, и его багровый, подернутый дымкой диск повис над холмами. Широкая, посыпанная шлаком дорога проходила перед самым бараком и мимо еще четырех-пяти бараков, за которыми возвышался стадион. Правее, к северу, находилась огневая позиция.
От дороги решетчатые настилы вели к орудийным окопам. Друзья остановились перед одним из серых валов. Земля была насыпана на высоту в два метра; аккуратно обшитый досками ход сообщения вел зигзагом через укрепление.
Хольт вошел первым. Стены орудийного окопа были укреплены подпорами, пол посыпан шлаком. Вход в блиндаж зиял чернотой. Пушка была укрыта брезентовым чехлом, виден был только узкий ствол и станина лафета.
У пушки стоял плечистый худой малый в скромной серо-голубой форме без петлиц и нашивок, почти ровесник Хольта. На правом ухе у него сидел большой наушник, плотно прижатый резиновым кольцом, на шее висел ларингофон, выключатель которого был укреплен на груди зажимом. Он делал что-то непонятное. Приподняв брезент, он включил какой-то провод, поднес к свободному уху второй наушник, послушал внимательно, отложил второй наушник и, включив ларингофон, сказал: «Антон… взрыватель… порядок». Затем перелез через станину, приподнял брезент в другом месте, и непонятная игра снова повторилась. «Антон… азимут… порядок». Закончив эти манипуляции, он сорвал с себя синюю лыжную шапку, снял наушники и ларингофон и отнес то и другое в блиндаж. А потом сказал, глядя на Хольта и Гомулку:
— Ну?
— Мы только сегодня прибыли. Моя фамилия Хольт.
— Старший курсант Бергер, — незнакомый юноша слегка поклонился.
— Давно здесь? — спросил Хольт.
— Полгода.
Хольт вытащил из кармана сигареты. Они закурили.
— Что это ты сейчас делал? — поинтересовался Гомулка.
— Да все то же: проверка телефонной линии. Вечно одно и то же дерьмо. Три раза в день — утром, днем и вечером.
— Ну а вообще? Вообще у вас как?
— У нас здесь тишь да гладь, — сказал Бергер. — Живем день за день. Утром школьные занятия, после обеда служба.
— Ну а стрельба? Случается вам вести огонь?
— Какое там! Разве изредка залетит шальной разведчик. Стреляли мы, только пока обучались. По воздушному мешку.
— Да, невеселая перспективочка, — сказал Хольт. Бергер скорчил гримасу.
— Вы еще хлебнете горя — сами не рады будете. Вас здесь не оставят.
Хольт и Гомулка переглянулись.
— Объясни толком, куда это нас пошлют?
— Вы пройдете тут боевую подготовку, потому что в этой местности спокойно. Вы приписаны к 107-й батарее 3-го полка, мы к 329-й батарее 12-го полка. Вы к нам никакого отношения не имеете. Ваша подгруппа стоит в другом месте.
— Где же? — спросили одновременно Хольт и Гомулка.
— До сих пор стояла в Гамбурге. Но понесла там большие потери. Одиннадцать убитых, шестнадцать тяжелораненых.
Убитые? Тяжелораненые?
— А может, все это пустые слухи? — усомнился Хольт.
— Здесь есть люди, которых прислали, чтобы вас обучать, вахмистр и три ефрейтора. Спросите у них!
Хольт все еще не сдавался.
— Гамбург — пройденный этап. Там вряд ли еще предстоит что-то серьезное.
— То-то и оно, — согласился Бергер. Он затянулся сигаретой и с насмешкой посмотрел на Хольта. — Потому-то батареи и пополняются, а затем их пошлют в Рурскую область.
Хольт заметил, что его собственная рука, держащая сигарету, дрожит.
— Там вам дадут жизни, скучать не придется. Кельн и Эссен — первые города, увидевшие ночные налеты тысяч бомбардировщиков… Так что мирная жизнь имеет свои преимущества, — добавил Бергер.
— Зря ты людей пугаешь, — возразил Хольт. — Поживем — увидим. Никто не знает, что с ним будет завтра!
Бергер только улыбнулся.
— Как может батарея нести такие потери?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183