До сих пор тревога на 329-й батарее их не касалась.
Как-то вечером они по обыкновению собрались в столовой, где Готтескнехт проводил урок своей излюбленной теории зенитной стрельбы. Нерасторопный Хампель успел уже заработать третий неуд, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Готтескнехт сунул в карман боевой устав и сказал:
— Ну вот, сегодня и мы постреляем! — Всех даже в жар бросило от этих слов.
В течение дня на их батарее только четыре орудия были в полной боевой готовности. Однако ночью приходило подкрепление — рабочие и служащие, члены местной противовоздушной обороны, — так что заняты были все шесть орудий. Сегодня к двум орудиям стали курсанты. Готтескнехт и его восьмерка заняли пост управления.
Расчет Шмидлинга был крайне взволнован, но больше всех волновался сам Шмидлинг. Он раз десять повторил, обращаясь к своим ученикам: «Не осрамите меня, христом богом прошу! Стрелять не страшно, для вас это дело привычное». Так как у них не было звукоглушителей, он всем роздал вату.
В качестве заряжающего им был придан старший ефрейтор, он же полковой писарь или «канцелярский жеребец». Вольцов первым делом отнял у него рукавицу заряжающего, но Шмидлинг, стоявший у провода командира орудия, одернул самоуправца: «Отставить! До получения особого разрешения, а еще будет ли подано такое ходатайство, вас нельзя допущать к стрельбе боевыми патронами».
Но тут с командирского пункта поступило сообщение об отмене воздушной тревоги.
На следующий день Готтескнехт сказал курсантам на утренней проверке:
— У меня для вас сюрприз. Наш учебный план предусматривает четыре часа тренировочной боевой стрельбы, мы приступим к ней сегодня в десять ноль-ноль с обозначением мишени. К нам залетел шальной бомбардировщик; вот вам случай показать, чему вы научились. Не смейтесь, Хольт! Что вас так рассмешило?
— Господин вахмистр! Ваш шальной бомбардировщик — верно, все тот же старый «Клемм». Когда-нибудь он и в самом деле свалится нам на голову!
— Плохо! — бросил ему Готтескнехт. — Сегодня к нам в самом деле прилетит Ю-88 — должно быть, по тому случаю, что у нас с вами последнее занятие.
Начинается! — подумал Хольт. Вот мы и у цели! Он посмотрел на Вольцова, лицо которого сохраняло полную невозмутимость.
Готтескнехт продолжал:
— Я понаблюдаю вас на этом учении со всем подобающим пристрастием. Если все у вас сойдет как следует, — тут он запнулся, а потом закончил все тем же деловым тоном, — вы сразу же отнесете на вещевой склад все ваши казенные пожитки. Наша батарея расположилась на позиции в окрестности Эссена, Ваттеншейда и Гельзенкирхена, место, можно сказать, идеальное! Выезжаем сегодня же ночью.
Все ждали этого известия, но то, что его сообщил сам Готтескнехт, ударило юношей словно обухом.
— Святой Антоний, — воскликнул Готтескнехт, — что я вижу! Кругом одни недовольные лица! Обещаю, что вы будете жить как на даче, разве только придется малость пострелять, или вам назначат тактические занятия, — потому что ваша муштра будет продолжаться и там, — или вас пошлют разгружать боеприпасы, или засыпать воронки, или подвернется еще какое-нибудь важное дело. Прошу без паники! Помалкивайте, Вольцов! И вы еще выдаете себя за сына офицера! Вы — наше позорное пятно, вы позорите всю батарею!
— Господин вахмистр, — взвился Вольцов. — Я этого не потерплю — насчет «позорного пятна!»
— Вольцов, выйти из строя! Налево кругом, марш… Лечь! Встать! Лечь! — Готтескнехт повернулся к правому флангу. — Шмидлинг, остальное вы берете на себя! Поучите вашего любимца, он первостатейный нахал и крайне в этом нуждается. Займитесь им минут десять, но только как следует, по всем правилам! — И, обратившись к Вольцову, который лежал неподвижно, уткнувшись носом в землю, вдруг заорал: — Га-а-а-азы! Вот-вот, так ему и надо, к остальным это не относится, пусть запомнит окончание учебы! — Вольцов надел противогаз. — Шмидлинг, проверьте, правильно ли надета маска? Вольцов продувная бестия! Да что вы копаетесь, Шмидлинг? Вам надо только покрепче зажать шланг. Если Вольцов через пять минут будет еще жив, значит, маска надета неправильно. — В рядах засмеялись. — Вот и хорошо, — сказал вахмистр, — у всех, оказывается, замечательное настроение. Хольт, почему вы не смеетесь с нами?
— Вольцов мой друг, господин вахмистр! Вы не можете требовать, чтобы я смеялся, когда мой друг в беде!
— Умилительно видеть такую преданную дружбу! — воскликнул Готтескнехт. — Как вы сказали? Я не могу требовать!.. Да вы понятия не имеете, чего только я могу от вас требовать! Хольт! Вон из строя, марш! Га-а-а-азы!..
Хольт вытащил из сумки противогаз и надел.
— Шмидлинг, захватите с Кастором и нашего Поллукса! Что?! Не понимаете? Захватите и Хольта, ему тоже не помешает хорошая разминка. Вам повезло, Вольцов, разделенные страдания переносятся вдвое легче. Вы не можете жаловаться на дурное обращение!
Хольт и Вольцов, задыхаясь, гоняли по полю. Спустя минут пятнадцать Шмидлинг разрешил им вернуться в барак. «На черта вам это сдалось? Сами себя подводите!»
В бараках только и говорили, что о предстоящем введении в дело. В возбуждении юношей чувствовался затаенный страх перед неизвестным.
— Будет с тобой что или нет, — говорил Вольцов, — одно ясно: от тебя это не зависит! Своей судьбы не минуешь… что в Руре, что на Восточном фронте.
— Велик аллах, — вторил ему Гомулка. — Все предначертано в книге судеб. Твой фатализм, Гильберт, вполне резонен.
— Отец рассказал бы тебе немало историй из хроники последних двух войн о людях, которые надеялись обмануть судьбу.
Будь что будет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183