Каждый раз, выбираясь из коляски, он не может не вспомнить одну и ту же сцену, как с покойным государем в такой же вот коляске они вдвоем подъезжают к этому дому. А мостик, как назло, оказался разломанным, И гневный Петр Алексеевич принялся хлестать вожжами сидящего рядом генерал-полицеймейстера, выбил его из коляски и довершил расправу тростью. А полицейские с трепетом смотрели, как царь за их же недосмотр наказывает их начальника. Затем Петр отбросил палку, взобрался в экипаж и говорит Девиеру: «Садись же, чего стоишь? Едем к тебе домой завтракать!»
Улыбнувшись воспоминаниям, Девиер взошел на крыльцо. Он сам этот полицейский дом строил, сам проверял точность кладки, добротность раствора. Зато в городе и говорят теперь: «Все дома разваливаются, один полицейский дом стоит».
Прежде чем войти в двери, услужливо распахнутые перед ним, Девиер обернулся на Большую Невскую перспективу, которая стрелой протянулась за Фонтанку. По обочине, поросшей одуванчиками, брели вереницами какие-то люди в рваных сермягах, разглядывали мрачно архитектурные красоты, позванивали кандалами.
– Каторжников ведут, – установил Девиер и вошел в чинную тишину полицейского присутствия. В тишине сей, если прислушаться, слышны голоса из-под спуда – кто-то канючит хлебушка, кто-то упражняется в богохульствах.
– Рыкунов! – крикнул помощника генерал-полицеймейстер, садясь за присутственный стол. Но вместо Рыкунова явился дежурный сотский с опухшей физиономией.
– Изволили захворать давеча их высокоблагородие, – доложил он, – прежестокая болезнь пароксизмус! Нонеча же они, господин майор Рыкунов, едва изволив поправиться, выехали из квартиры к Нарвской заставе, готовить дорогу к возвращению ея императорского величества в свой стольный град Санктпетерз-бург! – пристукнул он каблуком.
– Давеча-нонеча! – проворчал Девиер. – Знаю я вашу прежестокую болезнь пароксизмус. Отвечай, каторжников что? Переводят со строительства проспекта? Кто разрешил?
– Ночью прибыл фельдъегерь от царицы, привез повеление, чтобы везде, где есть каторжные люди, подневольных сих людей слали бы предостаточно на завершение новых палат для Кунсткамеры, что на Васильевском на острову, ибо сие для науки весьма потребно!
– Для науки! – проворчал Девиер. – Кикины палаты там кое-кому спать не дают, уж больно хорошо помещение для дворца!
Он положил ладонь на стол, давая понять, что разговор окончен. Дежурный вышел, придерживаясь за притолоку.
Генерал-полицеймейстер отлично понимает, что для новых принцев нужны новые дворцы. И не только для принцев – для новых князей, графов, баронов. Сам может вскоре графом заделаться Российской империи. Патент ему давно заготовлен, да застрял где-то в лабиринтах канцелярий или просто государыня медлит с подписью. Всего-то она опасается, всюду она временит – самодержица!
Но, заботясь о принцах, надо и о пользе государственной думать. Сказать, почему царь покойный Девиера заметил и ввысь над прочими поднял? Потому что для него, Девиера, важнее всего государственный интерес. Петр Алексеевич, бывало, уезжая куда-нибудь из Санктпетербурга, семью, детей поручал именно Девиеру, не кому-нибудь.
Взять крепость во имя Петра и Павла, там ни один бастион не достроен, в Адмиралтействе из семи доков пущены только четыре. При дворе отлично известно, какую паутину ткут послы некоторых держав, а за кромкой ближнего моря маячат паруса иностранных эскадр – то ли высматривают чего-то, то ли чего-то ждут…
Многие ли теперь думают о пользе государственной? Тот же светлейший князь Александр Данилович, как был торгашом-хапугой, так им и остался, при всех своих чинах и имениях. Кстати, он свойственник ближайший Девиера – генерал-полицеймейстер женат на его сестрице. Но Девиер относится к нему трезво – он, светлейший князь, ныне, после кончины царя, действительно первый столп империи, главная опора. Но он же и первый себялюбец: лишь только удалось вопреки боярству на престол посадить вдову, Екатерину Алексеевну, он, Меншиков, отправился в казначейство и там себе в карман нагло положил сто тысяч рублей. Да не медью какой-нибудь, чистейшим золотом! Скажите на милость, с кого теперь остальным-то пример брать!
Или взять генерал-прокурора Пашку Ягужинского, который пуще всех рыдал на гробе государевом. Поглядишь – мудрый как ворон, а на самом деле…
Течение мыслей генерал-полицеймейстера прервал аудитор Курицын, который явился с папкой к докладу.
– Читай! – приказал Девиер.
– Из Ижорской волости сообщают, – начал Курицын, преданно пуча глаза. – Тати совершенно обнаглели, среди дня разбойничают. На одну барыню напали с зажженными лучинами для острастки, барыня от них еле в конопле укрылась. А тати, захватив экипаж, нашли там две банки помады губной и съели, полагая это барским лакомством.
– Команда послана? – спросил Девиер. Впрочем, что команда! При приближении воинских людей тати разбегаются по своим деревням. Сеют себе, пашут, до следующей татьбы.
– А вот из Москвы реляция, – достал бумагу Курицын. – Разбойник князь Лихутьев там на площади казнен, голова взоткнута на кол. Он посылал губернатору дерзостные письма, требуя денег.
– Что нам московские князья! – усмехнулся Девиер. – От своих угомону не знаем. Про Соньку там есть что-нибудь новенькое?
– Никак нет, – ответил аудитор. – Может, к вечеру придет с рынков что-нибудь.
Сколько себя помнит Антон Мануилович, генерал-полицеймейстер, а ему уж порядочно за сорок, вечно он в делах, заботах непрестанных. В душевных болестях, как выражается его дражайшая супружница Анна Даниловна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80