– А я? – невольно спросил Максюта.
– А ты? – Светлейший разжал ладонь, где лежал причудливый ключ от железной двери, и положил тот ключ в кармашек своего камзола. – Мне до тебя дела нет. Я обещал, ты помнишь, что пальцем тебя не трону? Ну и будь здоров!
Он встал на подножку, тяжелым телом накренив повозку, и забрался внутрь. Кучера цокнули, разбирая вожжи, послышалась кавалерийская команда.
Максюта остался один, слушая шум могучих вязов. На реке кричала ночная птица, корабль громыхал якорной цепью. Куда идти, с чего начинать?
От слободки донеслось: «О-ой, доченька моя болезная, о-ой!» Максюта вздрогнул. Все, что он с горечью передумал о себе, пока находился во узах светлейшего, все вдруг отлетело, как шелуха. Ему представилась Алена – босоногая, в крашенинном сарафане, и глаза ее, преданные, лучистые: «Максим Петрович, вы не сомневайтесь во мне!» Единственная, может быть, в целом свете…
Бегом пустился к слободке и увидел на темной завалинке одинокую фигуру. Это был трепальщик Ерофеич, сегодня он сторожил. Понюхает табачку – покрутит трещоточку.
– Что, отставной козы барабанщик? – узнал он Максюту. – Просвистел свою зазнобушку?
Вдова в своей каморке опять завыла, заплакала, а Ерофеич принялся оглушительно трещать, пока она не затихла.
– Как это получилось? – спросил Максюта.
– Известно, как… Евмолпий-душегуб, прости господи, снес документ в губернскую контору…
– Значит, она там? – Максюта непроизвольно подался в сторону губернской конторы.
– Тише, человек военный, не рассыпь табак казённый… Там людей не держат. Мы со вдовицею уж бегали, дары писарям воздавали. Купила ее на вывоз помещица новая, принцесса Гендрикова, что у нас в палатах обреталась… Царица ей куш пожаловала, так она накупила народу видимо-невидимо, переженит всех на ком попало, вот тебе и деревня, ха-ха-ха!
– Да брось ты свои хохотульки! – в отчаянии сказал Максюта.
– А что нам еще делать-то? – Ерофеич покрутил трещоткой. – Философских камней мы не теряли, завтра нам их господину библиотекариусу не представлять.
Максюте невыносимо стало его слушать, он побрел в сторону реки. Там под вязами была партикулярная пристань купца Чиркина, он кое-какой товар на Смоляном дворе закупал. У причала стояла двухмачтовая шхуна, пахло свежей рогожей, на корме горел фонарь.
– Эй, господин корпорал! – кто-то окликнул с кормы шхуны. – Поздненько прогуливаться изволишь!
Это был Евмолп Холявин. В круглой шкиперской шляпе, он покуривал трубочку, скалил зубы и сплевывал за борт.
О чем было говорить Максюте с этим человеком?
– Хочешь ко мне вестовым? – веселился на корме Xолявин. – Слугой не предлагаю, знаю: ты гордый. Купец Чиркин мне полную волю дал – кого хочу, найму!
Максюта ускорил шаг, чтобы побыстрей пройти мимо чиркинского судна.
Евмолп кричал, все более изгаляясь:
– Хо-хо-хо, поборник равенства! Хо-хо-хо, кунсткамерский жа-аних! Вот тебе на добрую память!
По реке разнесся мелодичный звон, постепенно замирая. Слышалась неразличимая команда, затем такой же звон с другой уже стороны. На кораблях российского флота били склянки.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ. Прекрасная голова Горгоны
1
Маркиза Лена распахнула окно и, щурясь на утреннее солнце, прислушалась к странному шуму. Словно бы сотни ног шелестели по траве и тысячи уст гудели подобно пчелиному рою. Вдруг из-под земли раздался глухой удар, стекла в рамах задребезжали. За крышами Морской слободки, где угадывалась Нева, взлетели клубки белого дыма, стаи галок понеслись с гомоном.
Она вспомнила: ведь это флот уходил сегодня в поход в Остзейское море! Корабли, разворачиваясь, проходили мимо Петропавловской крепости – там, на специально сделанном помосте, толпилось все адмиралтейство. Каждый корабль салютовал холостыми из всех орудий и уходил к морю. А топот ног и шум голосов означал, что все жители Санктпетербурга, какой бы нации и сословия они ни были, спешили на набережную провожать корабли.
– Что же мы сидим-то? – тревожилась маркиза. – Сидим и сидим, а от светлейшего ничего!
Как женщина бывалая, она, надеясь на светлейшего, и сама не плошала. Ночью Цыцурин отбыл с деньгами, вернувшись, доложил: охрана приняла мзду и обещала рискнуть – на один только час оставить каторгу без присмотра. Цыцурин отправился вновь, условившись, если до начала морского парада от светлейшего ничего не поступит, начинать запасной вариант…
Собственно говоря, было ясно: светлейший или не пожелал, или не смог помочь. Но маркиза все еще надеялась, медлила, хваталась за то, за другое, а верная Зизанья не отходила ни на шаг.
Прибирая столик, наткнулась на давешнюю колоду, где мужиковатые короли и манерные дамы вызывали улыбку игроков. Машинально раскинула древо судьбы – в центре выпала дама червей. «Это я, – подумала маркиза. – Много лет тому назад мне надо было бросать на даму бубен, теперь для этого стара». А вокруг сплошные короли – бравый пиковый («Светлейший князь», – определила маркиза), злобный трефовый (генерал-полицеймейстер!), червовый… Червовый? Неужели несчастный Авдей Лукич? Нет, скорее граф Рафалович с его парижским подходцем. А вот и бубновый король – герой, но весь под спудом десяток – в цепях, в узах казенного дома…
А у сердца дамы легли три туза – редкость, дар судьбы! Три туза подряд – бубновый, червовый, трефовый. «Философский камень, которого у меня нет, – улыбнулась маркиза. – Но пока каждый из королей верит, что он у меня, они мне не опасны…»
И вдруг похолодела от ужаса. Лоб покрылся испариной. В ноги даме пал туз пик, острием вниз. Смерть, внезапная смерть!
Она тряхнула головой, чтобы сбросить наваждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80