Боковые выпады и обманные уколы следовали один за другим. Концы шпаг рискованно касались кружевных жабо на груди. Один раз молодой Репнин оступился, пошатнулся. Холявин не растерялся, нанес дегаже – прямой удар. Оказалось, что это особо хитрый обман Николеньки, Евмолпу еле удалось сдержать его ответный удар возле самого эфеса.
– Ух ты! – вскричали братья Кантемиры, а маркиза смеялась, хотя глаза ее поблескивали тревогой.
И вдруг Холявин решительно схватил шпагу Николеньки за клинок левой рукой, а своей шпагой проколол его сорочку прямо напротив сердца и поднял оружие как победитель.
– Оставь клинок, Николенька! – крикнул старый Репнин внуку. – Здесь дерутся не по правилам. Так и зарезать можно.
Поднялся ожесточенный спор, допускается ли прием захвата шпаги противника голой рукой. Маркиза Лена встала, отобрала шпаги у дуэлянтов и отдала их Зизанье.
– Лучше я вам спою, – предложила она.
Зизанья вынесла диковинный инструмент, похожий на балалайку или домбру, но суженный посредине, будто в талии. Весь в лентах и инкрустациях, называемый «гитара», то есть «цыганка», а еще – «кифара», инструмент Венус, богини любви.
– Я спою вам то, что хотела спеть, когда мы только подплывали сюда, – маркиза трогала мелодичные струны. – Это песня из страны моего покойного мужа, есть такой суровый край у самого океана. Там жители все либо нищие философы, либо мудрые пастухи. А наречие их похоже на многие языки – на испанский, на латынь, даже на молдавский. Послушайте, и вы поймете.
Зачарованный лес отражается в зеркале вод,
Отражаются звезды в изгибах пространства,
Здесь не слава, не деньги, не ученое глупое чванство,
Божество в этих копиях странных живет.
Все повернули головы к реке и увидели, как действительно на бледном небе над лесом появились слабые звезды и зеркальная вода отразила их четче, чем они были на высоте. А песня продолжалась.
Чередою распахнута вдаль галерея веков.
Те же люди, и страсти, и слез человечьих отрада,
От зеркал до зеркал, от блестящих зрачков до зрачков
В бесконечных повторах проходит миров анфилада.
Налетел ночной ветерок, принес свежесть моря, пахло хвоей, дымом костра. Младший Кантемир, вытащив записную книжку, что-то в ней черкал. А гитара звенела.
Обнимая любимую, помни, что случай твой не уникальный,
Как бы ни были вы сумасбродны, любя,
В перспективе времен, в бесконечных повторах зеркальных
Та же женщина тысячу раз обнимает такого ж тебя!
Все молчали, вдумываясь в смысл диковинной песни, а старый князь Репнин сказал, покачав головою:
– Наша-то молодость, все в боях да в походах… Разве было хоть малость времени просто так спеть да подумать? Но мы такие же были, такие же, ничуть не хуже вас.
– Слава богу, хоть не хуже, – тихо сказал Холявин, а маркиза укоризненно хлопнула его по руке.
– Господин генерал-фельдмаршал завтра нас покидает, – сказала она, оборотясь к князю. – Не знаю уж, сеньоры, как он решился, но пришел ко мне… Вы не против, князь, что я рассказываю это?
– А что ж против? – сказал Репнин, ставя чашку на блюдце. – Правда есть правда. Внук мой юный, вот он – вам всем известен, есть сумасброд первейший. Одно ему оправдание – в его годы все были сумасброды…
– Виршами заговорил, – опять заметил Холявин и опять удостоился хлопка маркизы.
– Вот я и хотел узнать, не в сумасбродные ли руки я его вручаю, – закончил Репнин.
– А я просто пригласила князя поехать с нами, – весело подхватила маркиза, – чтобы он узрел, что мы не вельзевулы и не крокодилы.
– Юного того князька, значит, – сказал Холявин на сей раз во всеуслышание, – нам на воспитание оставляют?
Все укоризненно на него посмотрели, но тут вступил в разговор граф Рафалович:
– И куда же, куда же едете, экселенц?
– В Ригу поеду, – отвечал князь. – Мое сумасбродство в свое время заключалось в том, что я со знаменем в руках и с обнаженной шпагой первым взошел на стену этой Риги…
– Это как же, – заинтересованно расспрашивал граф, – значит, и лейб-гвардия переходит в Ригу?
– Нет, – сухо сказал генерал-фельдмаршал, жуя стебелек травы, и добавил: – Я выхожу в отставку.
Никто не знал, как реагировать на заявление князя. А он вдруг повернулся в сторону невидимого за лесом Санктпетербурга:
– Не в силах более, не в силах. Все сии пирожники, портомои, токари, пекари, обер-красавчики, наглые пришельцы… Разве это та Россия, за которую я шел со шпагой в руке?
И тут вновь звякнули клинки. Оказывается, пока внимание всех было отвлечено словами старого князя, Евмолп и Николенька подобрались к лодке и схватили свои шпаги.
Теперь уж трудно было уследить за соблюдением приемов и правил фехтования. Ожесточение противников было крайним. Топот сапог становился все лихорадочнее, уже и маркиза Лена призвала остановиться.
И вдруг над лесом взлетел необыкновенный огненный петух во все небо. Закрутился, теряя искры, а рядом с ним на блеклом фоне заката поднялись, шипя и распадаясь, еще множество огненных птиц. Гром далекого салюта ударил словно из-под земли.
Евмолп на мгновение отвлекся: как провинциал, он никак не мог привыкнуть к санктпетербургским салютам. И безжалостная шпага Николеньки Репнина густо окрасила кровью бранденбургскую рубашку Максюты.
Все кинулись к упавшему Евмолпу. А ракетные петухи все взлетали один за другим, крутилась огневая потеха! За островом над столицей на небосводе простерся огромный красно-зеленый огненный вензель императрицы.
Государыня Екатерина Алексеевна изволила возвратиться в свой верный Санктпетербург.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Мать честная
1
У государыни была бессонница.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80