Один из этих обрядов является модификацией ста­ринной весенней обрядности. Около троицына дня совер­шалось главное годовое радение, проходившее вокруг чана с водой, который освещался прилепленными к его краям восковыми свечами. На этом радении обязательно производилось бичевание, даже до крови, жгутами и вер­бами, а песни, обращенные к духу, заменялись другими, обращенными к богородице - «матери сырой земле». В ответ на эти песни «богородица», одетая в цветное платье, выходила из подполья со своими дарами - с изю­мом или с другими сладкими ягодами. Хлысты подходили к ней один за другим, и она причащала их изюмом со словами: «Даром земным питайтесь, духом святым на­слаждайтесь, в вере не колебайтесь», а затем помазыва­ла водою с произнесением аналогичной формулы. Кроме того, после радения пророки припадали ухом к земле около чана и якобы слушали исходящий из-под чана глухой голос, изрекающий откровение о будущем. Прутья вербы, особенно окровавленные, и огарки свечей счита­лись обладающими целительной силой. То и другое бе­режно хранили; в случае болезни окуривали больных дымом от прутьев, а огарки клали умершему в гроб. Этот обряд, почти в неизменном виде сохраняющий все эле­менты магической деревенской обрядности и верований в очистительную силу воды, земли и вербы, хлысты заим­ствовали, по словам «Розыска», от какой-то секты под­решетников, существовавшей в конце XVII в.
Существовал еще другой чрезвычайный обряд, по­средством которого открывалась богородица и одновре­менно продолжалось постоянное воплощение Христа. Это так называемый «обряд христовой любви», совершав­шийся довольно редко и далеко не во всех «кораблях» и представлявший собою несомненную модификацию обря­дов Ярилиной ночи, когда бывало всеобщее «отрокам осквернение и девам растление». Обряд заключался в том, что в конце радений, когда все участники доходили до состояния полного умоисступления, происходило бес­порядочное половое смешение участников и участниц. Нарушения обета целомудрия хлысты здесь не видели, ибо в такие моменты люди, с хлыстовской точки зрения, уже лишены своей воли: на них «накатил дух», заставля­ющий их гореть, он в них говорит и действует. Забереме­невшая после такого обряда девушка становилась «бого­родицей»; если у нее рождался сын, он объявлялся «хри­стосиком», если дочь - пророчицей. Случаи «христовой любви» бывали, судя по следственным делам, и на обыч­ных радениях. Эта сторона дела объясняет нам, почему секта оказалась столь популярной среди московских мо­нахинь. «Христовы невесты» неохотно переносили обет воздержания, но для них нарушение обета не было столь легким и доступным делом, как для монахов. Хлыстов­ские радения в этом затруднительном случае были для монахинь великолепным выходом, ибо любовь по наитию от «духа» и зачатие от него уподобляли монахинь бого­родице...
Таким образом, «духовная радость» хлыстов окраше­на чисто крестьянским натурализмом. Но «духовная ра­дость» давала лишь временное и случайное утешение, была средством временно забыться, своего рода опьяне­нием. Настоящее же отдохновение от бремени здешнего мира хлысты ожидали получить на том свете, где на седь­мом небе вместе с богом будут блаженствовать и души хлыстов. Хлыстовские песни с особенной любовью описы­вают это блаженство и условия его наступления. Тут, ко­нечно, также не приходится говорить о догме, об опреде­ленной системе; изображения различных песен несколько расходятся друг с другом, встречается представление о том, что душа верного тотчас после смерти превращается в ангела и служит Саваофу, и наряду с ним встречается верование в переселение душ. Но многие песни совсем не останавливаются на вопросе о судьбе души тотчас после смерти, интересуясь прежде всего и больше всего картиною последнего страшного суда и будущего мессианического царства. Эти представления также невольно напрашиваются на сравнение с иудейской народной эсха­тологией I в., эсхатологией первых христианских общин и немецких крестьян XV-XVI вв. Влияние новозаветной апокалиптики дало этим представлениям некоторые де­тали и аксессуары; по существу же их характер и сход­ство с указанными представлениями древности и средне­вековья объясняются аналогичными социальными усло­виями их происхождения.
День страшного суда никому не известен, он придет внезапно и будет возвещен трубным гласом: затрубит в трубу длиною от земли до седьмого неба сам Саваоф, Данила Филиппович. Услышав трубные звуки, воскрес­нут все мертвые, земля обновится, распадется видимое небо и раскроется «небо ново», то небо, где, скрываясь от людских глаз, живут небожители. Сойдя с седьмого неба, судия Саваоф пойдет в сопровождении верных в Москву и зазвонит там в царь-колокол, подобно тому как иудей­ский или христианский мессия должен был идти в Иеру­салим. На призывный звон в Москву сойдутся все жи­вые сектанты, слетятся все силы небесные, и начнется суд над всеми людьми от Адама. Все несектанты и все грешные сектанты пойдут в муку вечную, причем эти му­чения, судя по 9-й заповеди Данилы, представлялись по традиции в чисто материалистическом виде («кто единую копейку украдет, тому копейку на том свете положат на темя, и, когда от адского огня она растопится, тогда толь­ко тот человек прощение приимет»). Верные сектанты получат вечное блаженство. Их ждет «пресвятый град Сион» на седьмом небе, где живет и светит сам бог, «красное солнышко», окруженный апостолами и ангела­ми. Для верных приготовлены там хрустальные палаты, окруженные садами с благоухающими цветами и райски­ми птицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174