Новые фабриканты нуждались в свободных рабочих руках, в гарантии от всяких случай­ностей, всегда возможных при аренде крестьян у поме­щиков. Поэтому за переход в старообрядчество крестья­нам выдавались на льготных условиях ссуды для выкупа на волю и покупались для них рекрутские квитанции. Фабриканты, конечно, впоследствии с лихвой покрывали эти издержки нищенской заработной платой, неограниченной продолжительностью рабочего дня и гарантией от каких бы то ни было вспышек недовольства рабочих, одурманенных религиозным гипнозом. Так создался под Москвой влиятельный впоследствии Гуслицкий район, игравший немалую роль в спорах относительно «Окруж­ного послания», этого больного для поповщины вопроса во второй половине XIX в.
Необыкновенные успехи поповщины постоянно напо­минали об обратной стороне медали, о том, что церковная организация Рогожского кладбища, в сущности говоря, держится на таком шатком фундаменте, как попущение правительства. В самом главном, в существовании клира, рогожцы зависят от правительства: пока оно терпит бег­лых попов, до тех пор рогожцы имеют культ и церковь. С другой стороны, сама их организация как религиозная община также только терпится; нет легальных титулов, которые оправдывали бы ее существование. В дво­рянском государстве самостоятельная буржуазная орга­низация была только пасынком. Все усилия поповщины в первой половине XIX в. и были направлены к этим двум целям: создать себе легальное положение и независимый клир.
Вопрос о легализации особенно остро стоял не в Мо­скве, а в провинции. Московская община была слишком сильна и влиятельна для того, чтобы бояться нападения врасплох и стремительного разгрома; само правительство находилось в слишком больших связях с рогожцами для того, чтобы вдруг начать «палить» по Рогожскому клад­бищу. Другое дело было в провинции, где общины были менее богаты, менее многочисленны и менее влиятельны. Там скорее всего и ранее всего могли произойти столк­новения с помпадурами, столкновения, конец которых мог оказаться для местных общин весьма плачевным. Поэто­му мысль о легализации настойчивее стучалась в двери в провинции, чем в Москве. Первая попытка в этом направ­лении была сделана екатеринбургской общиной, которая кроме соображений своей прочности и безопасности име­ла еще некоторые веские побуждения вступить в пере­говоры с правительством о легализации.
Дело в том, что в екатеринбургской общине возникли сепаратистские стремления, стремления сделаться вторым автономным центром поповщины. Екатеринбургская об­щина зависела от рогожцев не прямо, а через иргизские монастыри, откуда она получала попов, минуя Москву; но, поскольку Иргиз был филиальным отделением Рогожского кладбища, постольку екатеринбуржцы были обя­заны соблюдать пиетет и к этому последнему и повино­ваться ему. Однако, по существу, узы, связывавшие Мо­скву с Уралом, были очень слабы. Уральские заводы не зависели от московских капиталов. Ближняя Сибирь (Тобольская губерния) тоже гораздо больше зависела от уральских торговых центров, первым из которых был Екатеринбург, чем от отдаленной Москвы, с которою живая связь обнаруживалась только раз в год, на Ниже­городской ярмарке, и то в ограниченной области чайной и пушной торговли. Между тем Екатеринбург держал в своих руках все нити частной уральской промышленно­сти; почти все частные заводы были собственностью екатеринбургских старообрядцев, а на казенных без ста­рообрядцев обойтись также не могли. Поэтому екатерин­бургская часовня стала центром для всех заводских и многих сибирских старообрядческих общин; попы рассы­лались туда из Екатеринбурга; в Екатеринбурге устраи­вались съезды, приурочивавшиеся ко времени ярмарок. Всего под влиянием Екатеринбурга насчитывалось около 150 000 старообрядцев.
Во втором десятилетии XIX в. во главе екатеринбург­ского общества стоял богач купец Рязанов. Он и соста­вил план легализации поповщинской церкви, отчасти по образцу устройства униатской церкви, и вступил по это­му поводу в переговоры с епископом пермским Иустином и министром духовных дел князем Голицыным. Рязановский проект обсуждался и был редактирован на старооб­рядческом съезде уральских общин в Екатеринбурге в 1818 г. и содержал в себе те основные начала, которые впоследствии в несколько видоизмененном виде легли в основу поповщинской организации после учреждения соб­ственной иерархии. Проект предусматривал разрешение старообрядцам Сибирского края исповедовать веру, строить церкви и совершать культ «по точному учению и обрядам древлегреко-российской церкви, до лет патри­арха Никона существовавшим», при посредстве старооб­рядческих священников. Этих последних сибирские ста­рообрядцы должны получать из синодской церкви: «Высочайше дозволить священникам и диаконам, рукопо­ложенным российскими архиереями, беспорочно уединив­шимся (!) к нам прямо или через иргизские монастыри, отправлять богослужение...» Управляется общество ста­рообрядцев Сибирского края старообрядческой конторой; она находится в Екатеринбурге, состоит из мирян, ведает старообрядческими священниками и диаконами, ведет метрические книги; подчинена она непосредственно ми­нистру духовных дел. Этот смелый проект, как видно читателю, ставил старообрядческую уральскую церковь в такое же легальное и независимое от синода положение, в каком стояли другие иноверные церкви, и в то же время прекращал всякую зависимость Урала от Москвы. Но, как и следовало ожидать, князь Голицын не принял этого проекта целиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174