.. Ни в бога, ни в черта, говорит, не верую, а в дом богородицу в рост человека на руках внес...
Глафира исподлобья взглянула на свекра — неуступчив старик, ершист. Но и ей не пристало сдаваться перед мальчонком, хочется хотя бы для виду, в поучение, пригрозить сыну.
— Еще раз выстрелишь,— отберу ружье и в печь на растопку.
— Тогда, скажи, Федярка, изладим, мол, другое,— опять поддержал внука дед и хитровато взглянул на него из-под лохматых бровей.— Чего это у тебя... в ушах-то, смотри, буржуй, песку сколь?
— Это я жерновки искал,— ответил Федярка и к деду:— А жерновки растут? Если в воду их опущу, вырастут они, как рыбки?
— Рыба — это другое. Если б рыба не росла, и не было б се ни в Ветлужке, ни в Вятке,— ответил дед многозначительно и взглянул на жерновки, лежавшие на зеленом лопухе.— А это не рыба, это каменье...
— А оно, каменье, тоже ведь растет?
— Ну и что ж, что растет? Может, и не растет...
— Л откуда они берутся?
— С Ледового океана, говорят, приплыли, вот откуда,— прибирая бадейку, поучающе ответил дед.— Они ведь, ты думаешь, как, ледовики-то эти, шли? Они ведь с гор, слышь, катились...
— С этих вот, с наших? А горы откуда, деда, взялись?
— Экий ты какой, все сразу тебе знать надо. Все расскажу — на другой раз не о чем будет толковать. Пошли давай обедать. Вон мамка-то уж на стол собрала, небось кличет нас не докличется.
Не густо за столом у Евлахи, не весело. Раньше, бывало, в обед собиралось по двенадцать ртов — в ведерном горшке варили щи, а теперь, гляди, до чего дожились. Сноха Глафира на одном конце стола, на другом — он сам, да рядом с ним Федярка,— вот и все ветлугинские работяги. А ведь славилась когда-то семья Ветлугиных! По всей округе на почете Евлаха был. Хоть он и низенький, но коренастый и, не в укор другим, сильный — двух-пудовкой, бывало, играл, как войлочным мячиком.
Говорил он мало, и говорил, казалось, больше для себя. Выйдет на улицу, окинет деревню взглядом и скажет: «Алешка-то, чертов буржуй, крышу перекрывать собрался». Увидит выехавшего в поле соседа и тоже заметит: «Пахать уж начал, буржуй чертов».
Когда-то совсем неприметное словцо — «буржуй» Евлаха услышал на той самой «позиции», от которой, как
он сказывал, увернулся Алешка Кузовков, и словцо это, казалось, насовсем пристало к Евлахиному языку. С тех пор «буржуем» крестил он всех подряд — богатых и бедных, чужих и родственников, людей и животных, но когда говорил он, в голосе его можно было различить в каждом отдельном случае особую интонацию, свою, где-то глубоко запрятанную, мужицкую ухмылку.
Да, силен был в былые годы мужик. Однажды на свадьбе брата подвыпивший Евлаха запросил водки, но тут взмолилась жена:
— Остановись, Евлампий, лишнее тебе...
- Евлаха уставился глазами в сучковатый пол, сжал кулаки, как кувалды.
— Ишь, буржуи чертовы, веселиться не дают! — крикнул он и, ударив кулаком по краю столешницы, развалил ее пополам.
На другой день молодица — жена брата, только что Успевшая войти в дом, шепнула мужу:
— Отделиться бы, Прокопей, от братца-то, будет, настрадались вдоволь от него...
Евлаха принял просьбу молодоженов спокойно, как должное. — Давай отделяйся, буржуй чертов, вот тебе изба, вот сарай,— сказал он брату.
Когда Прокопий отломал от дома избу-зимовку, Евлаха забил досками прореху на подволоке, и доставшаяся ему по паю изба с крышей на один скат стала похожа на скособочившегося инвалида с оторванной в сражении рукой.
— Ничего, буржуй ты этакий, придет время, перестрою,—вслух размышлял Евлаха.—Пятистенок срублю... по-модному, в лапу...
Незадолго до начала русско-германской войны Евлаха, неожиданно для соседей, решил переселиться в ве-ресники. У него давно запала думка оседлать этот ничейный гулевой бугор.
— Это ты куда попер, Евлампий, в гору-то, да на глину-то этакую? — удивилась жена.
— Вижу, никак не дойти тебе своим бабьим разуменьем, что к чему,— с упреком ответил муж.— Так слушай же, рядам, в двух шагах за спиной, будет поскотина. Внизу—.ноля: под гору сбрасывай навоз, а в гору в амбар вози хлеб. А сколько тут глины — непочатый
край! Не кринки лепить станем, а кирпишну строить. Обжигай кирпич да сплавляй по реке, Вятка-то матушка все на золотой рубель повернет.
Той же осенью Евлаха вместе с тремя взрослыми сыновьями нарубил в бору сосен — лесина к лесине, вывез их по санному пути на бугор, заросший вереском, и уже на другой год к пасхе среди низкорослых кустов вырос новый пятистенок, на зависть всей округе. Посадив на огороде картошку, старик принялся за колодец. Три сажени вырыл — нет воды, пять выкопал — ни капли. На седьмой сажени лопата гулко застучала о камень. С не- делю мучился Еилаха с сыновьями, но пробить каменную гряду так и не смог. Вылез он из темной норы худой, из-мученный, опустился на неласковую землю и заплакал.
Осенью, когда сошли с рук горячие полевые работы, Евлаха снова взялся за дом. Срубы перевез с горы об-ратно в деревню и строиться решил на прежней усадьбе, рядом со старой покосившейся избой. Прежде чем уло-жить оклад, под каждый угол подкатил камни.
Под середнее крестовое бревно камень не ложился. Старик отстранил плечом возившегося с камнем сына; охватив руками гладкий большой валун, отделил было его от земли —и вдруг сел, обмяк, прошептал холодеющими губами:
— Сломило, Федосий, буржуя... Один достраивай... Евлаха не умер, отлежался, только к нему пристала
грыжа. По совету знахаря он изладил из сыромятных ремней подбрюшник и стал им подвязываться. Но силы прежней в руках уже не было, он начал тяготиться тяжелой работой. К тому же и сыновья подросли, любое дело и без старика сумеют повернуть как надо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119