— В подвал!
Оглянувшись, Вихарев увидел Мурина, Степу Кудрина, Ксену...
Нащупав в темноте скобу, он рванул дверь.
— Сюда-а! — и метнулся по узкой винтообразной лесенке в подвал со сводчатым бетонированным потолком.
Вихарев надеялся, что огонь все же не доберется туда, пусть даже рухнут потолки и полы верхних этажей. Но как только он вбежал в подвал, его обдало удушливым едким дымом. Закашлявшись, он бросился к водопроводу, судорожным движением открыл кран. На пол хлынула освежающая струя воды. В это время в развороченное маленькое квадратное окошко кто-то с улицы швырнул горячий сноп, облитый керосином.
— Пробивайтесь, братцы, на ту сторону, во двор! — прижатый дымом к залитому уже водой полу, закричал Вихарев. — Отстреливайтесь, сколь можете! Спасайтесь!..
Зажимая ладонью глаза, Вихарев подполз к стене и, ухватившись за подоконник, приподнялся на руках: кажется, к счастью, вокруг никого нет. Собрав остаток сил, он поднялся на подоконник и только хотел выскочить, как кто-то схватил его за руки и, словно желая помочь, вытащил наружу.
— Расступись, я Вихарев! — увидев подбегавших людей, взмахнул он револьвером и вдруг среди них в отблесках пожара увидел худенькое веснушчатое лицо Лаврушки.
— Не трожь, это наш комиссар! — крикнул мальчик и преградил путь отцу, бежавшему к Вихареву с железной тростью.
— Пошел вон, щенок! — Прошка откинул в сторону сына.
В это время уже кто-то успел набросить на шею Вихарева веревку.
— Тащи его в штаб! — подбежав с факелом в руках, охрипшим голосом крикнул Сафаней Вьершов и, осветив потемневшее лицо комиссара, злорадно бросил:
— Попался наконец-то!
Среди мальчишек Федярка считался самым бывалым. Был он не только в соседней деревне, но и в Уржум как-то с дедом ездил, и в Прислоне гостил у бабки три недели, и на мельнице был, и ходил за груздями на Былину— дальнюю зеленую веретею. Возвращался домой хотя и усталый, но всегда довольный, собирал где-нибудь у амбаров ребятишек и рассказывал о лесных чудищах, о водяном колесе, о бабкином доме...
Дом бабки Мариши стоял у обрыва на самом выступе высоченной горы. Выбежишь, бывало, утром на крыльцо, кругом туман, а под восьмисаженным обрывом журчит вода, словно ты стоишь не на крыльце, а на мостике корабля и куда-то плывешь вместе с бабушкиным домом, украшенным голубыми веселыми наличниками, плывешь с бабушкиным огородом, в котором чего только нет: тут и репа по блюдцу, и морковь здоровущая, и пузатая капуста, и стручистый горох. В углу огорода — колодец, рядом бочка с водой, а за бочкой тоненькие колышки, и по колышкам взбирается вверх духмяный кудрявый хмель. «У меня все свое,— хвалилась, бывало, бабушка.— Лето припасет, а зима длинна да прожорлива, уберет, как и не бывало...»
А когда снимается туман — от бабушкиного дома видать, как река разливается на два огромных рукава. Нигде Федярка не видал так много воды, как здесь, под Прислонной горой. Вот она какая, Вятка! Это тебе не Ветлужка. Течет тут Вятка и никогда не пересыхает, все полным-полпа.
Не раз Федярка допытывался у маманьки, когда они снова поедут в гости к бабке. Глафа хмурилась, отвечала с тоской:
— А на ком ехать-то, сынок? Пегашку-то нашу, видишь, степахи отняли. И деда посадили, не отпускают. Теперь уж пешком разве? Подрастешь вот малость, и пойдем.
И вдруг однажды мать говорит:
— К бабке, Федя, надо идти, собирайся.
— Подрос я, что ли, мам?
— Вырос-то не больно шибко. Боюсь, не дойти с тобой.
— Дойду, эвон я какой,— и Федярка, подбежав к двери, повернулся спиной к косяку. — Отметинки-то, зару-бочки дедовы, смотри, перерос уж.
— Ну, ладно, дойдешь ли — не дойдешь, а идти надо. Степахи-то вот-вот нагрянут, тогда беды нам не миновать. Дядя Егор у тебя комиссар. За первых за нас возьмутся.
Дорога к бабушке Марише и в самом деле была не близкая. Пройдет Федярка, присядет где-нибудь на холмике, спросит:
— Далеко ли еще? А мать отвечает:
— Да совсем недалеко, вон видишь сосну? Вот дойдем до ветвистой сосны, а там — рукой подать.
Вот и сосна та, высокая да корнистая, — корни как огромные жилы надулись, из земли повылезли на дорогу.
— Присядь, передохни, сынок, теперь уж недалеко,— снова успокаивает мать. — Перейдем вот за речку, а там близко и бабушка паша.
Перешли речку и новую сосну встретили, такую же высокую и ветвистую, а мать ему по-прежнему: «Теперь уж совсем близко, сынок...»
Только к позднему вечеру добрались они до бабушки. Бабка Мариша, собой худенькая, увидев на пороге дочь, впслеснула руками:
— С ребенком-то, да в этакую дорогу...
—- Я уж не ребенок, бабушка,— словно обидевшись, ответил за мать Федярка и подбежал к косяку — здесь у дверей тоже была своя, бабушкина, пометка-зарубочка.
И верно ведь, подвырос Федярка, на целых два вершка бабушкиных вытянулся.
— А умом-то подрос ли? —улыбнувшись, спросила бабушка.
— Какое еще ума спрашивать, — ответила мать.— Все с мальчишками, где ему ума-разума набраться —одни шалости.
— Без шалостей, скажи, и наставники не вызревают,— и, взяв самовар, бабушка пошла на кухню. Поставила на табуретку, сказала:—А вороги-то эти белые не-
бось и сюда вот-,вот придут. Попы да межевики уж переглядываются, ждут...
Прошло дня два, Глафа и бабушка уходили жать, а Федярка бегал с прислонскими ребятишками в лес по ягоды. Приносил он в жестяной кружке земляники и вечером отдавал бабушке. Та брала кружку и угощала из нес внука.
Как-то в воскресенье утром Федярку разбудил колокольный звон. Это было непривычно, такого звона он в Ржаном Полое не слыхал. Выбежал на улицу Федярка и увидел на колокольне старика в белой рубахе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119