.. Лаврушка, наверно, далеконько шагает. Иначе как же — наступление вон как ходко пошло...
Коротко было междупарье — не успели вывезти навоз в паровое поле, а трава на лугах, густая и шелковистая, уже в колено вымахала. Даже удивился сам Евлаха, как нынче быстрехонько пролетье сменилось летом,— давно ли, кажись, сеяли, а тут, гляди-ка, и за косы
браться пора.По узеньким скрипучим ступенькам Евлаха поднялся на поветь, заставленную в одном краю ларями, кадками и разной домашней рухлядью,— это все хозяйкино добро. Евлахин же угол был обставлен совсем по-иному. В самом углу торчали шестики, березовые рогульки — заготовки для вил, какие-то плашки, колодочки,— да мало ли припас он всякого добра. Тут же, около двери, стоял толстый, в два обхвата, сосновый чурбан. На выщербленном широком, как стол, торце его размещался сколоченный из досок ящик с немудреным крестьянским инструментом —молотком, коловоротом, рубанком, стамесками... Все это каждому мужику требуется в хозяйстве, то косу перевить надо, то насадить топор, то изладить грабли — не бежать же за каждым пустяком к соседу? Как раз теперь и подходила та пора, когда мужики, закончив спешные весенние работы, исподволь начинали готовиться к сенокосу. В такую пору распахивали они
настежь повети и, деловито усаживаясь возле своих чурбанов, раскладывали инструмент и начинали ладить грабли, косы, вилы... Но мужиков в этот год в деревне было раз-два, и обчелся, потому-то, может, первым и распахнул ныне двери старик Евлаха. Хозяйским взглядом с порога окинул зеленевшие за Ветлужкой поля и, отыскав свою полоску, сравнил с соседскими — яровина И у него не хуже других взялась за землю, посередке даже темно-зеленым гребнем взъерошилась; потом взглянул на ближний угол — трава-то, трава, так и прет вверх, уже повсюду и баламонок распустился. Здесь,, по пойменному откосу, баламонок— самый дружный цветок, оттого и расшил он яркой позолотой зеленую луговину. «Смотри-ка, сила-то какая кругом прет из земли,— подумал старик.— Земля-то, она, любушка, шибко на ласку чувствительна. Позаботься о ней, матушке, и она о тебе позаботится. Только заботиться-то стало некому — на что вон Лавруха, велик ли, и тот...»
Евлаха тяжело вздохнул и, шагнув к своим заготовкам, стал перебирать ошкуренные белые шестики для граблей,— они были гладкие и легкие, как игрушки. И опять с тоской подумал: «Шестов-то сколько запас,— а работников в дому не прибывает — всех поразбросала неспокойная жизнь...»
Прошла неделя,— Евлаха уже изладил вилы и грабли, для крепости колодочки и зубки у граблей помазал жидкой смолой и положил их на солнцепек; перевил все косы — осталось их только выточить.
Точило у Евлахи старенькое, поизносилось насаженное на железный штырь колесико из серого литого камня, однако крутнешь его раз с десяток и коса как бритва. Во всей деревне такого точила нет,— привезено оно издалека, от Жерновогорья, потому и бережет его Евлаха пуще своего глазу.
Евлаха достал с подволоки точило, пристроил его над корытом с водой. Подозвал Глафу, чтоб та покрутила ручку точила, сам же осторожно забрался на расшатанный станок и, взяв за концы косу, по-коршунячьи разбросил руки над точилом. Схватилась сталь косы с точильным камнем, зажурчала вода в корыте, запенилась возле лезвия. Расклонится Евлаха, потрогает лезвие пальцем, поврачует малость —и опять склоняется над колесом. Хоть и не особенно любил он эту работу (уж шибко си-
дячее дело!), но знал; нынешним летом ему придется подолгу сидеть вот так на станке — некому, кроме Евла хи, во всей деревне точить косы. Есть вон Алешка, одна-ко плохой из него точильщик, до ветру еще с клюшкой ходит — вот как угостил его тот фершал с кокардой белой во лбу.
В первый же день к Евлахе на поветь прибежали бабы.
— Уж мы тебя просить, Евлантей, будем,— сказала Настя.
— Ладно, не просит.е, буржуи, сам вижу, что надо. Только точило крутите прилежнее...
За такой работой однажды и застал Евлаху Ложенцов. Поднявшись по бревенчатому взвозу на поветь, он поздоровался и полез рукой в сумку.
— Уж не от Егория ли? — перехватив взглядом в руках Ложенцова письмо, спросила Глафа и, подобрав руки к груди, как-то вдруг сжалась — первая ведь весточка, все ли с ним ладно.
— Есть тут у вас Настасья Моралева?
— Это я,— Настя чуть не выпустила ручку точила.— Не от сынка ли моего?
— Все возможно,— ответил Ложенцов.— Поехал к вам, мне и сунули на почте, вот, читай.
— Да неграмотная я, Алексей Микитич... Уж ты прочти.
— Если доверяешь...
— Вам да еще не доверить,— ответила Настя.— О хорошем вслух читайте, о худом — втихомолку... Да ско-рея, уж не томи, Алексей Микитич.
— «Добрый день, мамка, веселый час,—начал Ложенцов.—Ты не беспокойся обо мне. Я живой и совсем здоровый. Не ругай меня, что ушел не спросясь. Иначе как же было не идти. А так все здесь хорошо. Мы ходко гоним беляков. Они удирают от нас и бумажки на столбах наклеивают: «Не торопитесь, дайте хоть раз чайку спокойно попить»...
— Ишь ты, чайку спокойного, буржуи, захотели,— усмехнулся в усы Евлаха.
— «А мы им не даем ни отдыху, ни продыху,—продолжал читать Ложенцов.— Потому командир взвода у нас, Коржиков, шибко смелый. Он тоже как Азии. И еще сообщаю, что мне ботинки выдали, шинель новую,
брюки с красным лампасом. И еще дедушке поклон. И еще шлю поклон Федярке. Вовремя ли он доставил на деревню фиток? Чуть не унесли его в поспешности на фронт. Благодарность выражайте Федярке, это он первый спохватился...»
— Смотри-ка, дружка-то свово как расхваливает,— улыбнулась Глафа.
— «А теперь командир наш сказал, что пойдем дальше и дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119