— Здесь, в вагоне-то, и решались главные дела,— собрав однажды мужиков посреди деревни и поднявшись на крыльцо, сказал Ветлугин.— И мне, товарищи, скажу прямо, дозволено быть непосредственным участником этих решений.
— А ты, товарищ комиссар, правду говоришь? Ты самолично видел тех товарищей из Москвы аль по слуху нам песню поешь?
— А ну, выйди вперед! Встань как следует перед красным комиссаром.
— Стою, товарищ комиссар, стою,— пробасил мужик в распахнутом тулупе. «Ужель я тут бухнул чего неладное? Конечно, и немудрено, такое время — брат на брата пошел».
— Откуда у тебя такие недоверчивые мысли о комиссаре, который вот тут же, перед тобой докладывает?
— Так ведь как же... Колчак, говорят, через хомут врал, и наш командир был тут осень и тоже повирал немало, все, говорил, наша, мол, берет. А где она брала— наша? Вон куда леший занес, до Смутной спиной докатились. Вот и думаю, правду ли ты-то нам выкладываешь, аль за компанию с другими прочими,— и, оглянувшись, ухмыльнулся неприкаянно: как, мол, робя?
А «робя», соседи свои, подмигнули:
— Вопрос справедливый Анисим ставит.
— Вот я и говорю, докажи нам документом аль чем другим прочим.
— Ну и молодец, Анисим, уе-ел,— послышалось из толпы.
«Ну, нет, за такого Анисима надо браться обеими руками»,—подумал Егор Ветлугин, сдвинул на затылок папаху; черная прядь прилипла к виску.
— Скажи, Анисим, чьи ты речи тут нам распространяешь?
— Ха, чьи же, как не свои.
— Тем хуже для тебя.
— Неужто?
— Сколько коров у тебя?
— Коров? Коров-то? Ну-с... когда-то было по счету три....
— Не греши, Анисим, ты богу креститься охочь.
— Крещеный, правда,— повернулся на бабий голос старик.— Так ведь та, четвертая-то, нетель была.
— А велика ли семья?
— Пятеро в прошлогодь...
— Вот теперь и понятно,— Ветлугин рассек ребром руки воздух.— У тебя четыре коровы на пятерых, а вон у ней, у Марфы, одна коровенка на семь ртов...
— Уел комиссар... у-е-е-л. Так чего же будет такое? Неужели мне места здесь, во своей деревне, нет?
— Место это для себя надо отвоевать, товарищ.
— Верно, товарищ комиссар., Анисим тут и налог чрезвычайный разбил по душам. Разве это законно?
— По коровам, что ль, надо налагать? — А то как же?
— Дойдет и до энтого, Совецка власть справедлива. Сам видел, как газетка поправляет наших Анисимов.
— Поправлять будем и дальше,— переждав шум, заключил Ветлугин.— Но, повторяю, теперь главное — фронт. Разобьем Колчака, по-новому заживем, вперед подойдем к лучезарной мировой революции...
— Только разбить-то как? Говорят, Вятка вся ва-куируется, все ценное к немцам везут.
— Кто такие речи вам сказал?
— Да ходят тут слухи.
— Кулацкие это слухи! — крикнул Ветлугин и, выхватив из кармана газету, потряс над головой.— Вот вам свежий приказ.
— Чита-а-а-й.
— Этот приказ, товарищи, ко всем рабочим и крестьянам относится... Ко всем честным гражданам... Если вот ты, Анисим, не являешься попутчиком мировой гидры, а честный человек, то послушай.
— Слухаю, товарищ комиссар.
— Так вот, становись ко своей деревне и не брыкайся в сторону,— приказал Ветлугин, развернул газету и, приподняв над головой папаху, снова посадил ее на ма-~ кушку.—Читаю, товарищи,— громко и со значением сказал он.— Значит, обращение, повторяю, к вам и ко всем прочим честным гражданам-товарищам.
— «...Враги Советской власти распространяют слухи о подходе неприятельских войск к Вятке. Этими слухами хотят дезорганизовать тыл, нарушить нормальную работу заводов, посеять панику. Белогвардейцы, слуги помещиков и фабрикантов, которыми кишмя кишит Вятка, помогают своим друзьям, находящимся по ту сторону фронта, поднявшим войну против власти рабочих и бедняков. Слухи о том, что Вятке угрожает неприятельское нашествие,— ложь...»
Ветлугин остановился, обвел глазами столпившихся мужиков и баб, пояснил:
— Последние две строчки напечатаны, имейте в виду, крупно и жирно, потому и прочитаю повторно. Слушайте внимательно:
— «Слухи о том, что Вятке угрожает неприятельское нашествие,— ложь... Наоборот, наш фронт в эти дни окреп настолько, что Пермь находится под ударами наших войск...»
— Они ведь, пермяки, без нас куда же, взяли да руки и подняли.
Кругом захохотали. Но тут из средины толпы поднялся коренастый и рыжебородый угрюмый мужик. Шагнул к Анисиму, смерил его глазами:
— Ты чо обо мне загнул? Ну, я пермяк, ну, не вятич, тут вот валенки катаю, а скажи мне, так я этого гада Колчака один за вязы его скручу, как вот, к слову сказать, тебя...
— Так я ведь, Петро... не о тебе речь...
— И обо мне... Потому я пермяк. А ежели Пермь сдалась, ну, я-то в чем виноват?
— Надо держать винтовку, а не шерсть валять.
— Хватит! А ну-ка, стихнем,— крикнул Ветлугин.— Дай вам волю — передеретесь... Виноваты тут все.
— Именно, товарищ комиссар, именно,— согласился пермяк.
— А раз все виноваты, то и слушайте приказ, не перебивайте.
— «...Пермь находится под ударами наших войск. Не далее, как в ночь на двадцать третье января получено сообщение, что одна наша дивизия разбила Пятый к Шестой неприятельские полки и два ударных батальона, взяла пленных, много военных трофеев, в том числе два тяжелых орудия, пулеметы и заняла станцию Менделеево (в девяноста двух верстах от Перми).
Другая дивизия, нанеся большие потери неприятелю, заняла Нытвинский завод (около шестидесяти верст от Перми).
Таким образом, не на Вятку наступают белогвардейцы, а отступают под натиском наших войск к Перми.
Военно-революционный комитет призывает всех рабочих, крестьян и честных граждан к спокойной работе, к напряжению всех сил для укрепления тыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119