А раз не отрооило— и Алешка — тоненькие ножки с полосы не ведет жниц, теперь он ходит около тяжелых снопов да помалкивает, как будто и дело не его — роса укажет, когда с полосы идти.
— Сухорос ведь, девки! — кто-то с тоской сказал вполголоса.
И вдруг какая-то девушка громко, озорно запела:
Нас, девчонок, не пускаешь,
Будь ты проклят, сухорос!
Ой ты, дролечка, не знаешь,
Сколько пролито тут слез.
С другого края ей уже вторит:
Где хозяюшка ты наша,
Не проквасила ли щи?
Долго, долго не зовешь ты,
Хоть на полосе — пляши.
И опять прежний голос, озорной и задорный:
Голосяночку тяну я
До дролечки мово,
Принеси, милой, в корзинке
Мне поесть нибудь-чево-о...
Дошло наконец до Алешки.
— Ставить суслоны пора, бабоньки!—крикнул он так, что все услышали и облегченно вздохнули.
— Давайте, девоньки, быстренько, — и Глафа, подняв сноп, поставила его па середину полосы, сдружила руками колосья.
И словно сами начали подбегать снопы, со всех сторон они пристраивались к Глафиному— минута-другая, И плечистый суслон готов. Да не один, на полосе уже родилось таких с десяток — стоят они еще без картузиков, но тут уже стараются сами хозяева — Алешка и Фанька идут вдоль хлебного ряда и не спеша накрывают сгруженные снопы клобуками.
А девушки все ставят суслоны и ставят.
— Ух и снопищи, как бочки, — поднимая сноп, говорит Глафа.
— Снопы-то навязали по самой Христе — не обхватишь.
— Спасибо, бабоньки, спасибо, дорогие, — хвалит Алешка. — Теперь милости прошу к нашему шалашу.
А в «шалаше» том—во всех окнах огонь. Не бывало сроду так у Кузовковых—-и в избе, и в горнице, и в селях светло.
В большой старинной избе совсем пусто, остались одни лавки, да полати, да полицы вдоль стены. Даже икон на божнице не видать.
— Боги не любят игрищев, — оказала Христя. — Ну, да бог — милостивый, может, нас и простит, коли некому в поле робить, — и с ее разрешения богов вынесли на шочееку в чулан и закрыли на замок.
В горнице — наоборот — тесновато, столы сдвинуты
на середину, по краям поставлены скамьи. На столах крудками положен хлеб, поставлен в разных посудинах студень. Глафа и тут помогает Насте — она ловко раскладывает на столы желтые бруски пшеничников. На улице шум, хохот: девки у колодца моют руки, лицо, брызгаются.
Христя на припечке вздыхает — напрасно ведь льют воду, оголят колодец-то. А в сенях уже слышны чьи-то каблуки.
— Давайте, девоньки, давайте, махоньки.
И вот уже за столом тесно, шумно, уже жарковато. Сам Кузовков в белой, расшитой петухами рубахе, несет на подносе стаканы с самокуром, за ним, со вторым подносом, идет Фанька.
— У-у-у?!—удивляется девушка с кудерками около висков и, несмело беря стакан, спрашивает: — На двоих иль на одну?
— Тяни одна, — подхватывает подруга.
— По аппетиту тут, — поясняет хозяин. — Тут ведь разные посудники: и побольше, и поменьше, и для девушек, и для бабочек.
— Ну что ж, давай испробую.
— Девка попробовала, да хм...
— Ха-ха-ха!..
Гудит горница, как потревоженный улей.
Но вот на улице пиликнула чья-то гармошка с колокольчиками,— и девки, побросав еду, бросились из-за столов в избу, каждой хочется занять место поудобней да повыгодней: одним хочется посидеть на виду, другим, наоборот, где-нибудь в углу у припечка.
И вот уже все девки в сборе, сидят они по лавкам вкруговую дружным полукольцом. Бабы — те забрались на печь к Христе да около печи установились, ребятиш-ки-недоросточки, среди них и Федярка с Юлькой, на полатях улеглись, — это, и бабы, и ребятишки, так сказать, зрители. Кому что надо — кому плясать, кому смотреть да тайны девичьи разгадывать.
А гармошка подала голосок — и пропала. Зря взбаламутила только девок, кашу-то почти никто не отведал. И жеребейки пшеничников на столе целехонькие остались.
Но это не беда — девушки и так сыты. Девушки уже поют песни.
Поют о дролечках своих заветных. Дролечки-то у них в шинелюшках. Винтовочки — подруженьки ихние. Котелочки — родны братушки. Сабельки остры —их невестушки...
Вдруг рявкнула под окном гармонь, ухнула песня — и подбросила всех с лавок: бурло ведь это! А «бурло», как крутая волна, катилось уже в сенях, стучало каблуками, ухало под рев гармоньи.
— Чьи это?
— Коврижские, наверное! —и девки рассыпались по углам.
А бурло уже тут как тут, под полатями:
Мы разбойные ребяты, Отворяйте ворота-а-а...
Шумная ватага уже на середине избы, кричит, бьет кулаками по полицам.
— Да ведь это, с гармоньей-то, Фанька! —с удивлением вскрикнула Глафа. — И бабы наши...
А переодетые бабы, в картузах, в мужицких штанах, в рубахах вышитых, подскакивают чуть не до потолка:
Бабы, с печи убирайтесь, К чертовой бабушке ко дну! Надо дролечку обнять мне, Проводить домой одну.
И, сделав еще круг по избе, останавливаются.
— Ну, вот мы и дома, Олеха, угощенье давай нам сгрохай!
Тут хозяину плошать нельзя, —и старик уже с графином под мышкой, со стаканом.
Игрище начинается.
Игрище без парней. Миленькие дролечки еще из похода не вернулись.
И когда вернутся, никто не знает...
Игрище в самом разгаре. Надрывается гармошка с колокольчиками. Долбят по полу каблуки, не утихают звонкие голоса; не успела кончиться одна песенка —начинается другая. И ребят уже поднабралось. Больше, правда, пришли подросточки-недомерочки, но и их не
обегают девушки: те, что постарше, относятся к ведом е-рочкам, как и положено, снисходительно, приглашают их плясать, учат, как надо девушку подхватывать за талию, как вести по кругу, и поплясав усаживают их к себе на колени. Здесь так заведено — то парни держат на коленях девушек, то девушки парней — места-то на лавках всем не хватает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119