Узкое, тонкое лицо Марии было белым как мел, большие глаза горестно смотрели куда-то в пустоту.
— Не говори глупостей, девочка,— неуверенно сказал он,— что за чепуха?
Девушка приблизилась к нему почти вплотную, и Джеордже почувствовал ее горячее, свежее дыхание.
— Зачем мне жить, господин директор? Я как прислуга у отца, потом стану прислугой у мужа, которого он мне выберет, а это, наверно, еще хуже. Петре, упокой господи его душу, хотел украсть меня — увезти в город. Куда угодно... Только чтобы вместе были...
Окончательно растерянный, Джеордже не знал, как ему поступить, что сказать. Ему хотелось уйти, но это было невозможно. Людей надо понять, даже если приходится разделять с ними их горести, чуждые тебе.
— В жизни я видела мало радостей... не как другие... Паттошка держал меня взаперти... только в школе мне хорошо было. До сих пор перечитываю школьные книги... географию.
Слезы брызнули из глаз Марии.
— Л теперь я беременна... На третьем месяце.
Джеордже уронил сигарету. Ему было досадно за самого себя, за свою слабость, неспособность помочь девушке. Он не знал даже, чем успокоить Марию. «Нам приходится платить за все, что было, за все спокойные, беззаботные дни нашей прошлой жизни». Он протянул в темноту руку, и пальцы его нащупали мокрое от слез лицо девушки. Джеордже тут же попытался отдернуть руку, но Мария крепко сжала ее своей маленькой мозолистой ладонью, потом резким движением прижала к груди. »
— Не оставляйте меня, господин директор... Помогите мне... Сделайте доброе дело, не оставляйте меня без помощи... Я не хочу стать посмешищем всей деревни. Лучше брошусь в колодец.
— Не говори глупостей, зачем говоришь глупости? —« быстро проговорил Джеордже.
Девушка продолжала плакать, но уже тише, не отпуская его руки.
— У меня никого нет... не оставляйте меня. Джеордже глубоко вздохнул.
— Я не оставлю тебя,— сказал он решительным, не допускающим возражений тоном. — Поверь мне. Все будет хорошо, Мария. Не бойся, я не оставлю тебя. Но пока ничего не могу сказать, я еще сам не знаю...
— Только не говорите жене. Прошу вас. Ежели скажете, я... брошусь в колодец.
— Не скажу. Обещаю. Я подумаю и завтра скажу, как нужно поступить. Хорошо? Ну, а теперь отпусти мою Руку.
— Где вы скажете? Сюда я больше прийти не смогу, Несмотря на все волнение, Джеордже стало смешно,
— Мы можем встретиться завтра вечером на мосту. Ну и втянула ты меня в историю...
Мария выпустила его руку.
— Если не хотите, я...
— Что ты болтаешь чепуху? Завтра. А теперь иди домой... Будь покойна, все уладится. Спокойной ночи. Завтра все образуется.
После ухода Марии Джеордже долго стоял в задумчивости. Мария Урсу могла бы заниматься в Педагогическом училище, стать учительницей. Митру Моц тоже свободно мог бы стать... Да и он сам...
Село погрузилось в тишину, лишь изредка слышался собачий лай. Джеордже ни о чем не мог думать, в голове скользили обрывки мыслей и слов.
Закрыв ворота, Джеордже зашел на кухню. Эмилия читала у керосиновой лампы «Коммунистический Манифест». Когда он увидел ее красивую голову с копной черных блестящих волос, склоненную над книгой, сжатые в напряженном внимании губы и длинные трепещущие ресницы, на глазах его выступили слезы.
Он тихонько подошел к жене и положил руку на ее округлое плечо.
— Не хочешь ли поужинать? — спросила Эмилия. — Очень интересная книга. Маркс, конечно, был великим человеком.
Джеордже кивнул головой, потом вдруг наклонился и поцеловал Эмилию в щеку.
9
В корчме стояло облако едкого табачного дыма. Когда дверь открывалась, облако редело и в нем вырисовывалась круглая красная физиономия Лабоша, едва успевавшего наполнять графины цуйкой. За одним из длинных мокрых столов куражился пьяный Битуша, до хрипоты стараясь доказать, что его величество король Михай тоже вроде коммуниста и давно бы стал коммунистом, только его сбили с пути дядя и мать. Сидевший рядом Миллиону время от времени принимался бранить своего сына, сельского барабанщика, и приказывал принести новую порцию цуйки.
— Размазня он у меня,— жаловался Миллиону. — Не слушается, лентяй. Только и знает дубасить по собачьей шкуре, стыд один. Миллион раз в день ударит, и все ему мало.
Кулькуше тоже не терпелось вступить в разговор, лицо его блестело от пота.
— Ребята,— вмешался он, уловив момент. — А я вот виаком с бароном Ромулусом Паппом. Большой барин. Взглянет — мороз по коже пробирает. Я слышал, будто крутил любовь с самой императрицей —- шлюхой Марией Терезией. Она его и возвысила, в бароны произвела... Потрафил, значит.
— Не мели вздор, сдурел от вина, — крикнул кто-то.— Мария-то Терезия царствовала бог знает когда.
— Да и барон тебе по годам не ровня. Может, ты с ним школу кончал? Умник какой нашелся. Как сказал, так и есть.
Эзекиилу с трудом удалось получить в долг три литра вина (в непогрешимых книгах трактирщицы на его счету уже значились двадцать два литра). Он сам не знал, зачем так уговаривал своих спутников выпить.
Эзекиил уже давно понял, что ему ничего не добиться, и все же с непонятным упорством наполнял стакан Митру, заглядывая при этом ему в глаза. Наконец Митру не выдержал, нагнулся и зашептал парню на ухо, хотя в этом не было никакой нужды, — все село знало, что Урсу прогнал и проклял сына.
— Напрасно ты, парень, убиваешься. Не так уж плохо жилось тебе у отца. Всего по горло. Разве ты знаешь, что такое голод? Удивляюсь я на тебя. Другие вон как мучаются. Я сам крапивные щи хлебаю.
— Врешь,— возразил Эзекиил. — Сегодня жинка тебе утку принесла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190