— Может быть,-— вздохнул Глигор, одним глотком допил остаток цуйки и вытащил из кармана новую бутылку.. Он попытался запеть, тихонечко, себе под нос: «Ой да я печален, ой да я несчастен...»
— Так больше нельзя,— бормотал Митру. — Почему я, почему Флорица должны ходить в лохмотьях?
— А почему ты, Митру, не прихватишь с собой для нее побольше барахла?
— Не хочу баловать, потом труднее будет.
Насытившись, все молча встали. Глигор перекрестился. Битуша нагрузил друзей с ног до головы. Обратно они двинулись не прежним путем, а через другую комнату, где в заваленной подушками постели спала с приоткрытыми глазами желтая сморщенная старуха. Она тихо похрапывала, словно кошка мурлыкала, и ничего не слышала.
Только теперь все трое почувствовали страх и почти бегом покинули дом. На улице было пустынно. Откуда-то издалека доносился все тот же глухой гул, словно бурлила вздувшаяся от дождей река.
Минут через пятнадцать после их ухода на улицу выскочила пухлая девица в коротком зеленом платье, открывавшем толстые красные икры. Она заплакала и стала рвать на себе волосы.
— Помогите! Помогите, люди добрые! — пронзительно заверещала она. — Воры ограбили госпожу! На помощь.
Ей никто не ответил. Может быть, поблизости никого не оказалось, или люди боялись выйти на улицу. Однако крики служанки были все же услышаны, так как, пока она бегала за жандармами, соседи забрались в дом и очистили его, так и не нарушив сон богатой старухи.
9
Пять грузовиков с рабочими остановились среди площади, откуда продолжали разбегаться отдельные небольшие группы людей. Рабочие не спеша слезли с машин, построились в колонну и двинулись вперед. Ветер колыхал над ними полотнища флагов. Вначале рабочие шли молча, потом на флангах, где находилась фабричная молодежь, запели «Интернационал». Навстречу им вышли Ар-деляну, Мохай и Джсорджс в сопровождении нескольких человек. Вскоре к прибывшим присоединилась также колонна рабочих, которые вышли на демонстрацию еще утром.
Убитые были подобраны и сложены в скверике, окружавшем статую Екатерины Теодорою. Семья толстого венгра громко оплакивала погибшего, но рыдания лишь по временам прорывались сквозь общий шум.
Рабочими руководил первый секретарь уездного комитета партии Георге Журка. Он тотчас же узнал Теодореску и сообщил, что его учетная карточка уже выслана. Говорил он медленно, стараясь казаться спокойным, но то и дело невольно поглядывал туда, где растекалось по земле большое бурое пятно крови. Джеордже рассказал о проволочке, допущенной с экспроприацией поместья барона Паппа. В серых глазах Журки сверкнул огонек, он обернулся к Мохаю, стоявшему на шаг -позади, вытянув руки по швам.
— Мне очень жалко, товарищ Мохай, но вам не придется больше быть здесь секретарем... Нет, нет,— улыбнулся он,— не докладывайте мне с покорностью... Вы потеряли попусту время и не сумели понять, что нужно людям. Экспроприация поместья Паппа имеет для нас большое политическое значение.
— Я думаю, мне надо сегодня же поехать в Лунку и организовать там комиссию,— сказал Арделяну.
— Согласен.
— Позвольте доложить, что это неправильно,— робко возразил Мохай. — Почему именно крестьяне Лунки должны получить эту землю?
— Потому что поместье расположено в пределах их полости и его полагалось разделить еще после прошлой войны,— объяснил Джеордже.
— Хорошо, теперь нам совершенно необходимо со-брать здесь на площади крестьян и поговорить с ними,—
сказал Журка.— Это сделаете вы, товарищ Теодореску,— добавил он, заметив, что Джеордже собирается предложить свои услуги. — Будет трудно, но... — улыбнулся он, — это не беда. Потом мы займем волостное управление и при крестьянах выгоним оттуда бандита... А где товарищ Бузилэ?
— Позавчера его сильно избили эти разбойники. Теперь ему лучше.
— Это ничего, мы назначим его заочно.
Журка подозвал нескольких рабочих и приказал им, разделившись на небольшие группы, обойти город и оповестить народ, что на площади состоится митинг, где будут говорить о земле.
Джеордже неожиданно захотелось поговорить с Жур-кой, поговорить о чем угодно, но он постеснялся. «Ничего, познакомимся позднее»,— подумал он. Но лучше было бы не откладывать и откровенно, без всяких недомолвок, поделиться своими мыслями. Какая-то внутренняя дрожь сотрясала его, неведомая до сих пор волнующая радость переполняла до краев.
На улочках, ведущих к площади, стали снова появляться крестьяне. Они шли медленно, с опаской. Но скоро толпа сгустилась и площадь снова зашумела.
Джеордже боялся новых стычек и с опаской поглядывал на Журку, занятого разговором с Арделяну. Потом Журка обернулся к Мохаю и попросил его раздобыть где-нибудь стол, с которого можно было бы говорить. Гул голосов нарастал, слышался скрип телег, мычание коров. И все же прошло больше часа, пока все собрались.
Джеордже немного волновался. Он не мог собраться с мыслями, решить, как начать выступление, и, помимо всего, сомневался в своих ораторских способностях. Стараясь найти в толпе односельчан, он часто наталкивался на их окровавленные, угрюмые и пьяные лица. Но преобладали незнакомые, и все они казались ему серыми и удивительно похожими друг на друга. «Может, и души у них похожи,— думал Джеордже. — Знаю ли я их, может быть, они хотят чего-то другого? Ясно одно — правда на их стороне, и я должен... я должен прожить долго, чтобы она стала и моей правдой».
Журка вскарабкался на стол, попрыгал, проверяя, выдержит ли, и соскочил на землю.
— Здесь плохо,— сказал он. — Люди тебя не увидят... Пойдем к памятнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190