— Пойте!
Моцы затянули «Да здравствует король».
5
На выгоне началась такая сутолока, что ее можно было принять за начавшуюся драку. Все теснились вокруг Митру, который вынул списки, разложил их на стуле и огрызком* химического карандаша вписывал туда фамилии моцев. Они подходили один за другим, снимали шапки, истово крестились и, робея, отвечали на вопросы Митру:
— Брад Ион!
— Курз Иоан!
— Курз Петре!
— Аврам Янку!
— Журж Иоан!
Все были неграмотны, и поэтому каждый смачивал языком большой палец, Митру натирал его карандашом и прижимал к бумаге.
В стороне от выгона возвышался большой желтый дом, отделенный от него глубоким рвом, заросшим сорняком. На дне его сидел и плакал Гэврилэ Урсу. Его могли увидеть, но старик не обращал на это внимания. Наконец он успокоился, перестал вздыхать и, подняв глаза, заметил на краю рва Глигора Хахэу. Гэврилэ быстро встал, покраснев от смущения.
— Что-то внутри прихватило, — растерянно пробормотал он.
Глигор не спеша снял шляпу.
— Здравствуйте, дядюшка Гэврилэ. Зачем это вы бедняками брезгуете?
— Да как у тебя язык поворачивается говорить такое, дорогой? — испугался Гэврилэ. — Избави бог.
Глигор подошел со шляпой в руке.
— Самому вам, дядюшка Гэврилэ, повезло, или умнее других оказались. Так почему же противитесь, чтобы и мы получили землю?
Гэврилэ хотел что-то возразить, но Глигор нахмурился. Он ощущал сегодня небывалый прилив смелости.
— Зачем с барами заодно идете, коли вас никто не обижает? Господин директор спросил вас: не хотите ли быть старостой? А вы сказали — нет. Почему, дядюшка Гэврилэ? Где же ваша забота о селе? Зря, право зря.
— Ты еще молод, Глигор, и не можешь судить меня. Никто не может меня судить, слишком мало кто меня знает.
— Раз такое дело, дядюшка Гэврилэ, — продолжал Глигор, — то я очень рад слышать, что вы не гнушаетесь бедняками. Теперь я могу открыться, что люблю вашу Марию. Крепко люблю. Скоро я получу землю и возьму ее хоть в одной рубахе, если уж вы так цепляетесь за свою землю, что даже Эзекиила выгнали из дому. Он где-то прячется, и сдается мне, что ночью избивал тех баб, что записались на землю.
Глигор говорил легко, без запинки, взгляд его был ясным, но смотреть он старался не в лицо Гэврилэ, а куда-то поверх его — в желтую стену дома. Видя, что старик молчит, Глигор понимающе улыбнулся.
— Оно, конечно, всему селу известно, что Мария ваша путалась с Петре Сими, да только мне все одно. Когда-то мучился этим, и если бы не зарезали Петре, я сам, может быть, прикончил бы его, хоть я человек смирный. Мне теперь все одно, жила она с ним или нет. Все одно. Понимаете?
И Глигор вопросительно посмотрел на Гэврилэ. Но старик, казалось, не слышал его. «Может, не знает, что ответить? — с радостью подумал Глигор. — Не ждал старик такого разговора».
— Старым порядкам — конец, дядюшка Гэврилэ, —« громко и с воодушевлением заявил Глигор, откинув назад голову. — Никуда они не годились.
Но Гэврилэ снова промолчал и лишь посмотрел на Глигора широко открытыми, отсутствующими глазами.
— Дядюшка Гэврилэ!..
— Не теперь, Глигор, не здесь. Заходи ко мне, потолкуем обо всем, как полагается. Как полагается, а не так, — шепотом повторил он. — Приходи.
Широкое лицо Глигора расплылось в улыбке, Так говорите приходить? А когда?, — Когда хочешь... — Гэврилэ протянул Глигору маленькую мягкую ладонь. — А все, что говорят злые языки о моей Марии, — это вранье.
— Вранье, дядюшка Гэврилэ.
— Коли увидишь моего Эзекиила... скажи, чтобы возвращался домой.
Глигор постоял еще немного у рва, откуда сильно пахло свежей травой и сыростью. Ему не верилось, что Гэврилэ примет его. Смутное беспокойство снова овладело им. Но тут же он подумал, что Мария подчинится отцу, даже против своей воли. Старик умеет управляться с детьми, и пикнуть они при нем боятся. Не пойдет же Гэврилэ на поводу у глупой девчонки. Эти мысли совсем успокоили Глигора, и, вернувшись к толпе, которая все еще теснилась на выгоне, он с прежней туповатой улыбкой смешался с людьми.
6
Когда Пику с дикими воплями влетел на неоседланной лошади во двор усадьбы, женщины, убиравшие граблями аллею, испуганно шарахнулись в стороны. Выбежавший на шум Пинця увидел взмыленную лошадь и Пику, со стонами растиравшего затекшие ноги. Из прикушенной в бешеной скачке губы сочилась кровь.
— Веди к барону. Что таращишь глаза? Пошевеливайся, а то получишь.
Испуганный Пинця сбивчиво попытался убедить его, что барон спит или читает.
— А ну, двигайся, — замахнулся Пику, — иначе будет поздно. Придут и подожгут усадьбу.
Без дальнейших расспросов Пинця провел Пику в дом и, робко постучав в дверь кабинета, подтолкнул его в спину, Папп старательно раскрашивал карту, высунув от усердия кончик языка.
— В чем дело? — удивился барон, увидев перед собой Пику,
— Спасайтесь, — неожиданно завопил тот плаксивым, пронзительным голосом. — Моцы идут жечь вас. Спасайтесь! Коммунисты сманили их. Бегите! Иначе несдобровать. Уж к не знаю, успеете ли унести ноги* — Что ты говоришь, Маркиш? — удивился барон, вытянув трубочкой землистые губы. — Что за чушь ты несешь?
— Смотрите, кабы вам горцы не втолковали, — с преувеличенным волнением сказал Пику, поглядывая на дверь, словно оттуда с минуты на минуту должны ворваться моцы.
Барон испугался. Заметив это, Пику схватился за голову и с деланным отчаянием стал раскачиваться из стороны в сторону.
— Не понимаю. Ничего не понимаю. Объясни мне,— приказал старик.
— Что тут объяснять? Хватайте, что успеете, садитесь в машину и катите, слезно прошу вас. Иначе вас убьют, и тогда прощай все наши надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190