Черви будут беспокоиться. Я пошел вниз по тапиоковым туннелям.
Стены были покрыты великолепнейшим голубым мехом, какого я никогда не видел. Он свисал длинными бархатистыми нитями. Можно было вести по нему рукой, спускаясь вниз по спиральному ходу. Мех слегка покалывал, мерцая и звеня, как маленькие колокольчики. От прикосновения поднимались искрящиеся клубы феерической пудры. Почему я раньше не замечал этого? А если его не трогать, он радостно светился сам по себе.
Повсюду на стенах виднелись маслянистые наросты, мягкие и аппетитные на вид, но есть мне пока не хотелось. Две жирные краснобрюхие тысяченожки прошмыгнули мимо, что-то бормоча о своем брюхе. Я сказал им: «Привет», - но они были слишком заняты и не ответили. Прежде всего их заботило, как поскорее стать большими и толстыми.
Меня радовал вид кровеносных сосудов, пронизывающих леденец. Они разбухли от влажного красного сиропа, пахнущего тоже очень сладко. Это был, похоже, один из лучших леденцов на свете. Здесь имелось все.
Я надеялся, что понравлюсь червям и они разрешат мне остаться. Я мог бы рассказывать им леденцовые истории.
Черви были в большой камере левого желудочка. Я знал это, потому что туда вели все сосуды. Сейчас, по крайней мере. Позже они направятся к настоящей главной камере, расположенной гораздо глубже.
Внутри леденца было четыре червя. Они были прекрасны. Все в полосах. Рисунки ясные и чистые. Меня это радовало. Я любил определенность. Их бока переливались пронзительным оранжевым, нежным розовым и местами даже скорбным лиловым.
Я знал имена червей, хотя и не мог их выговорить, так что просто поздоровался как можно приветливее и стал вежливо ждать, когда меня заметят. Они общались. «Аристотель» был достаточно большим, хотя и не самым крупным. У червей всегда есть большой, который передает знания остальным, и быть большим означало быть не самым крупным, а самым опытным. У «Аристотеля» лилового на боках было больше всего.
«Вельзевул» только недавно стал самцом и пока еще надувался от гордости и красовался: его оранжевые полосы так и светились. Все остальные считали его прекрасным. «Аристотель» очень хотел спариться с ним. И «Горгулья» тоже; она переливалась розовым и оранжевым.
«Дельта» была еще слишком юной, чтобы иметь личность; она лишь несла яйца. Она хотела перекатиться на спину и щекотаться до тех пор, пока не станет жирной от яиц. Это было видно по ее полосам - самолюбивым и малиново-розовым.
Они танцевали.
Это был танец «пика неугомонности перед самым отдыхом». Они обвивались друг вокруг друга и расплетались, скользили, терлись и щекотались, отчего их мех искрился. Мне хотелось присоединиться к ним. Я хотел отрастить свой собственный розовый мех. Но с этим можно и подождать. Я знал, что в свое время он у меня вырастет, и тогда я смогу слиться с червями.
Они должны многому научить меня.
А я - их.
Они должны знать, чего им следует опасаться. Мир вне леденца по-прежнему оставался слишком жестоким, слишком диким и еще не разбуженным.
Они «отдыхали». Они «были связаны друг с другом». Они «пели».
«Песня» «включала» меня. Я чувствовал себя внутри «музыки». Я мог погружаться в нее, как в колодец, все глубже и глужбе, и по мере того как я делал это, я переставал быть собой и начинал быть_«мною».
Я «обнимался».
Я «щекотался». Весь.
«Сливался».
- Пошли, Джимбо. - А?
- Я сказал - пошли. Пора идти.
Я сел, протирая глаза со сна. Мы по-прежнему находились в гнезде.
Он положил руку мне на плечо. Это напомнило историю в душе. Я поднялся на ноги. Было холодно.
- Где черви?
- Они ушли. А теперь и нам пора. Пошли. Мы узнали все, что нужно. Пошли отсюда.
- Что мы узнали?
- У тебя нет для этого слов. Пойдем. В его голосе звучало нетерпение.
- Я замерз.
- Знаю. Сюда. Через минуту станет теплее.
Он схватил меня и подтолкнул к туннелю. Я покачнулся и упал, он выругался и помог мне подняться.
- Прости.
- Иди сам. Я не могу делать это за тебя. Ты должен помочь мне. - Он поднырнул под мою руку и обхватил меня за спину. - Обопрись, Почти волоком он потащил меня вверх по туннелю. Мы оба были голые. Почему? В наготе что-то было.. .
Теперь гнездо казалось гораздо темнее, словно кто-то выключил свет. Вены больше не пульсировали. Оно умирает? Или его просто выключили?
На улице небо было черным, а земля яркой. Звезды были розовыми. Солнце - холодным. Облака - сплошными. Они клубились и наползали друг на друга - тяжелая крышка мира.
- Где мы?
- Ты просто иди, Джимбо. Это очень важно. Просто продолжай идти.
Все растения стали плоскими и примятыми. Умирая, они светились, словно горели изнутри. Вверх плыли тени. Поднималась пыль и уносилась прочь. Наши глаза тоже светились. Но добрых духов я больше не видел.
- Спокойней, парень. Закрой глаза, если это помогает.
- Я хочу вернуться обратно, спать.
- Через минуту ты ляжешь. Но сперва дело.
- Кто ты?
- Джим, мальчик, ты меня знаешь. Я - это ты. Ты - это я. Мы - это мы. А сейчас просто иди, не останавливайся, и я научу тебя сгорать от любви.
- Угу. Ты не можешь. Ты говорил, что этому нельзя научить.
- Я лгал.
Я споткнулся и упал. Земля была очень твердая. Я решил немного отдохнуть. Встать можно и потом.
- Джим, пошли, вставай!
- Потом. Мне надо немного поспать.
- Нет, Джим. Сейчас!
- Маки! - кудахтал кто-то надо мной. - Маки. Я раздраженно открыл глаза.
- Что? Неужели мы так близко от Изумрудного города? У меня же нет серебряных башмачков. Оставь меня одного. Это совсем другая история. Почему старая сука пристает ко мне?
- Потому что ты урод, и твоя мать смешно тебя раздевает. Ладно, Джим, пошли дальше. Держись за мою руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170