И все время он на меня поглядывал. Посмотрит и опять отведет взгляд. Что он меня разглядывает? Я подумала: если он только скажет, что я красивая, то между нами все будет кончено. Я не люблю лгунов. Я знаю, что я некрасивая. Даже папа никогда не называл меня красивой. Он бы это сказал охотно — ведь он единственный человек, который любит меня! Зато я люблю всех, мне все нравятся. Папа меня за это ругает. Но я напрасно боялась, что Игорь сделает мне комплимент. Игорь ничего мне не сказал. Он только поглядывал и бросал камешки.
Потом мы поднялись по берегу к общежитию и распрощались. Он пожал мне руку. Я поблагодарила его за то, что он решил охранять меня. Игорь спросил, можно ли ему завтра прийти к столовой и проводить меня, ведь завтра воскресенье. Я не ответила ему. Сказала «спокойной ночи» и
побежала к себе. А зря не ответила. Пусть бы пришел. А может, он не придет? Напрасно я с ним говорила сухо. Ну ладно, завтра увидим...
В воскресенье Игорь пришел. В десять вечера он уже ждал меня у столовой. Если бы его не оказалось во дворе столовой, я бы вернулась обратно и подождала, занялась чем-нибудь. Дело в столовой всегда найдется. Вот и сегодня не успели выкатить во двор бочки из-под пива. Утром за ними приедут. Сегодня все так спешили домой, что было не до бочек. Одна я тоже не стала возиться с ними.
Игорь спросил, как мне спалось, как я себя чувствую. Так справляются о самочувствии больных и стариков. Я ответила: «Спасибо, ничего. Только перед дождем кости ломит и сердце покалывает. Старость — не радость». Я согнулась, будто иду с клюкой. Игорь рассмеялся.
И тут мне пришла мысль:
— Игорь, пойдем в столовую.
Он почему-то растерялся. Я только что при нем заперла дверь, и в столовой никого не было. Я открыла замок, взяла Игоря за руку и повела по темному складу: ставни были закрыты, было совсем темно, но я ориентировалась в своей столовой и в темноте. Игорь послушно шел за мной. Я привела его в комнатку, где хранилась наша спецодежда. Там окошко без ставен, и было светлее. Игорь все еще выглядел каким-то растерянным. Вид у него был даже глуповатый. Не знаю почему. Я дала ему халат и велела надеть его. Игорь напялил его и долго вертелся, разглядывая себя в этом одеянии, и смеялся.
— Ты поможешь мне выкатить бочки? — спросила я его, хотя знала, что он не откажется.
Игорь — сильный. Он не дал мне даже прикоснуться к бочкам. Тяжелые бочки были в его руках что игрушки. И все-таки он еще ребенок. Он забавлялся тем, что бочки с грохотом катились по ступенькам вниз, и смеялся как дитя. Мне приходилось уговаривать его быть поосторожней, бочки ведь могут поломаться, хотя самой тоже было интересно смотреть, как катятся бочки. Я хотела помочь ему, но он взял меня за руку и, не выпуская моей руки, одной рукой катил бочку. Так, держась за руки, мы и ходили взад и вперед за бочками. Мне было очень приятно и в то же время забавно: романтика среди пивных бочек.
Потом вышли на берег, помыли руки и пошли по поселку. Нас все видели. Интересно, что подумали люди? Мы сели в лодку и уплыли далеко-далеко. Было тихо, и, хотя на веслах сидела я, лодка шла прямо, потому что Игорь правил.
Игорь не любит говорить о себе. Ему, пожалуй, нечего и рассказывать. Во время войны он потерял родителей, он не помнит их. Детдом, школа, курсы трактористов — вот весь его жизненный путь, который привел его из Белоруссии на это карельское озеро, в эту лодку, в которой мы сидели вдвоем. Не знаю, от кого ему достались такие кудрявые волосы и эти губы, от матери или от отца. Он и сам, наверно, не знает этого.
Я бы охотно рассказала о своей жизни. Но не решилась: ведь я жила совсем по-другому, чем Игорь. Мой рассказ мог бы доставить ему боль. У меня есть отец, а он отца не помнит. И маму я хорошо помню. Я выросла в большом городе, многие из наших знакомых — люди, известные всей стране. Я могла бы похвастаться, что уже успела наделать таких глупостей, что сама не могу простить себе. Я могла бы рассказать, как стала заведующей столовой, хотя столовая мне вот как опротивела. Не знаю, понял ли бы меня Игорь. У него характер твердый, а у меня вообще нет характера. Только как я могла тогда поступить? Всем классом решили поехать на новостройку в Карелию. По призыву комсомола. Мы решили: поедем туда, где мы нужнее. Меня послали на курсы общепита, я не стала противиться. Поехала. Но я не стала рассказывать даже Игорю, какое разочарование тогда испытала. Еще до приезда в Хаукилахти, на курсах, когда зубрила калькулирование, кулинарию, сан- гигиену, оргтехнику. Нет, эта работа не подходит для меня.
Я часто думаю, какая работа подошла бы мне, была бы по душе. Я ведь почти еще и не работала. Может, я просто обманываю себя, внушаю себе, что у меня тоже есть призвание. Не знаю. Я мечтала стать актрисой. Но папа сказал, а он это знает, что никто не должен идти на сцену просто так, попробовать свои силы: а вдруг и получится. Так можно испортить себе жизнь. У человека, решившего стать актером, должно быть такое призвание, должен быть такой талант, что не идти на сцену невозможно. А если его нет, то искусство превратится в ремесло, которым будешь только кормиться. Это уже профанация искусства. Я решила, что из меня артистки не получится. Папа говорит, что намного благороднее восхищаться искусством из зрительного зала, чем пытаться создавать его на сцене без вдохновения, с остывшим сердцем. Это касается, сказал он, также живописи и поэзии. В детстве я хорошо рисовала, мои рисунки выставляли на детских выставках. И стихи я тоже писала. Папе они нравились, но он предупредил: есть много писателей, которые пишут только потому, что однажды начали писать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112