«Вовка опять ботинки износил, шельмец. Не напасешься на этих детей, на них прямо горит... А дома сейчас все спят, тихо, тепло. Только вот лошадям холодно. Да и голодно. Трактору что... Кормить его не надо, он не думает, и ему ничего, если тракторист о нем и забудет. Эх, бедные кони. Они-то думают. Размышляют, наверно, о паршивой лошадиной доле. Да разве это жизнь у них, не жизнь, а сплошное мученье. Начальнику, конечно, плевать на лошадей. Выпустить бы такой закон: кто не хочет заботиться о лошадях, того самого на ночь привязать к столбу и ни крошки не давать, а утром плеткой по спине — марш на работу...»
Ирина пыталась задремать. Но разве тут вздремнешь — лодку качает, мотор тарахтит. И все равно ей хорошо сидеть вот так, уткнувшись лицом в плечо мужа. Когда опираешься о плечо такого сильного человека, чувствуешь себя спокойно и уверенно и порой даже не думаешь о том, как много это значит в жизни. Закутавшись в плащ, Ирина смотрела сквозь узенькую щелку на черное озеро, вслушивалась в стук мотора и в шум воды за бортом. И вдруг она отчетливо услышала, как бьется под ее ухом сердце Вейкко.
Катер подбросило на волне. «Лебедь»! Название не совсем подходит этой моторке, подумала Ирина. «Лебедь». Когда-то в молодости она пела:
Белоснежные гордые птицы промелькнули над тихой водой. Увлекая мечтою далекой, улетели в рассвет голубой.
Ирина любила петь. Ведь мелодией можно выразить все, что у тебя на душе. Какое настроение — такая и песня. То спокойная, то грустная, то веселая, то шутливая. Можно петь тихо, про себя, а можно петь так, чтобы все слышали, знали, что у тебя на душе. В жизни у нее, у Ирины, было много песен, но были не только песни. Были и такие минуты, о которых не хотелось и вспоминать. Но они приходили, как сон, навязчивый, нехороший сон, от которого хочется проснуться и больше не видеть его. Лебедь, белая, чистая птица! Если бы можно было прожить жизнь заново, по-другому. Ирина вздрогнула, ей стало вдруг знобко, и она еще теснее прижалась к Вейкко. Всякое было и в ее жизни... Она хотела думать о чем-нибудь другом.
Ирина целый вечер наблюдала за Мирьей. Какой она еще ребенок, наивный и беспомощный! На все смотрит с нескрываемым любопытством, все ей внове, многое удивляет. И сколько в ней доверчивости! Ирине хотелось сказать ей: «Не бойся ничего, Мирья, пусть твои большие голубые глаза всегда так открыто смотрят на мир. Вокруг тебя хорошие люди, очень хорошие».
— Вейкко, ты не спишь? Как ты думаешь — Мирья привыкнет к нашей жизни?
— Привыкнет.— Вейкко задумался, наклонился к жене.— И знаешь, о чем я думал у Айно. Мне кажется, Мирья и ее мать слишком разные люди.
Вейкко и Ирина хорошо знали Елену Петровну. Вейкко говорил, словно размышляя вслух:
— Сколько Елене Петровне пришлось вынести жестоких ударов. Они закалили ее, сделали сильной, твердой. Она — предельно честная, справедливая. Только достаточно ли одного этого для Мирьи? Ведь Мирья ребенок, большой ребенок, оказавшийся в непривычной среде; она воспринимает все более обостренно, ее легко ранить. Нет, ей мало одной силы воли, твердости характера, бескомпромиссной справедливости. Ей нужна мать как мама, ей нужна материнская ласка. Осознает ли это Елена Петровна? Елена Петровна привыкла жить одна, жить работой. А твердый характер только в том случае является добродетелью для человека, если за ним стоит большая, добрая душа.
— Да,— согласилась Ирина.— Наверно, ты прав.— И, вздохнув, добавила: — Напрасно Мирья не поехала к нам на недельку-другую.
«Задремать, что ли,— подумала Ирина.— Утром надо встать рано и в детский сад надо прийти бодрой, полной сил. Дети есть дети, им ведь не скажешь, что, мол, тетя Ирина не выспалась. С ними надо петь и танцевать, играть. Они могут поссориться, подраться. Тогда надо быть очень справедливым судьей и разобраться. Кто прав, кто виноват. Наталия Артемьевна, мать Вейкко, однажды в шутку сказала: «Разве это дело для взрослого-человека — день-деньской с ребятишками играть да петь». И все- таки — это работа».
Вейкко смотрел на удаляющийся берег, где остался поселок Хаукилахти. До войны здесь стояла деревушка, четыре избы. А после войны, вернувшись, он увидел четыре печных трубы да крошечную баньку, такую низкую, что входить в нее надо было чуть ли не на четвереньках. Однажды Вейкко заночевал в этой баньке. Он тогда строил поселок Кайтасалми и искал место, где можно было бы добывать камень для печей. Вот и забрался сюда на пепелище. Время тогда было для него трудное, очень трудное. Его исключили из партии, сняли с прежней работы, отдали под суд. И Ирина его бросила. Впрочем, не тогда, не из-за этих неприятностей, а раньше. А началась эта заваруха, она вернулась, пришла, чтобы помочь ему, просила простить ее. Той ночью, в крохотной баньке, он думал о своей жизни, думал, как ему быть. Все это случилось словно вчера. Вейкко смотрел на огни Хаукилахти и вспоминал о тех днях, думал он о них спокойно, словно все это произошло не с ним, а с кем-то другим. Были у него тогда и такие друзья — как узнали, что у него неприятности, сразу в сторону. Зато люди, которых он не считал до этого своими близкими друзьями, пришли к нему, поддержали в трудный час. Они верили, верили, несмотря ни на что, в его честность, в его невиновность. Ош вселили веру, что все кончится хорошо. И еще работа, работа в трудную минуту — лучшее средство исцеления. Он поехал из города в тайгу, строить поселок среди глухого леса. Он верил в людей, в партию. Среди тех, кто исключал его из партии, были люди, которые убеждены, что поступают правильно, для пользы дела, в интересах партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112