.. Да и сам Мурат дает пищу для таких подозрений. При случае в разговорах он частенько упоминает имя Гюлыпан: вот, мол, какой должна быть женщина — и следит за собой, и дело у нее спорится, в общем, с какой стороны ни возьми, все в ней прекрасно. Это получалось как бы само собой, он вовсе не хотел уязвить Сакинай: мол, Гюлыпан не чета тебе. Но, наверно, она-то воспринимает эти разговоры именно так. Но если ко всем разговорам с такой меркой подходить, тогда всем им надо в глухонемых превратиться. Даже слепоглухонемых — ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю. О ком же тогда говорить Мурату? Только о Сакинай? Вот уж... тема для разговоров...
Время от времени давая коням передохнуть, Мурат добрался наконец до Кийикты. Здесь и остановился на ночлег, пожалев о том, что не захватил берданку. Зверье сейчас голодное, а человечий и конский запахи далеко разносятся.
Он покормил коней, завернулся в шубу и, прислонившись к мешкам, задремал. А когда чуть засинел рассвет, снова пустился в путь.
На солнечных склонах снег уже почти сошел, но холод держался лютый. Небо было ясное, и Мурат с удовлетворением подумал: «Продержалась бы такая погода, пока хребет не перевалим, то-то хорошо было...»
Чем выше поднималось солнце, тем оживленнее становилось вокруг. Пробудившиеся от спячки сурки деловито перебегали из одной норы в другую. Те, что были в отдалении,
застывали словно истуканы, подставляя бока солнцу. Тянулась вдаль пустынная тропа, время от времени попадались по сторонам черепа горных козлов с огромными рогами.
Наконец Мурат добрался к подножию первого перевала, того самого, где прошлой осенью они ехали с Айшой-апа и Изат. Снега здесь было еще много. И погода стала портиться. Ниже был еще один перевал, не такой высокий, и Мурат решил проехать там.
Солнца уже не было видно, и Мурат прикинул, что, должно быть, далеко за полдень. Он и половины пути до вершины перевала не одолел, как повалил снег и началась метель. Мурат выругался, надвинул шапку поглубже и подстегнул Алаяка. Оглянулся на Торкашку, тот с трудом выдергивал ноги из глубокого снега, тяжело поводил боками, от которых валил пар.
На вершине хребта метель была вовсе несусветная, не разобрать, где земля, где небо. Жесткий колючий снег слепил глаза, порывы ветра, словно волки, рвали полы шубы. Надо было поскорее убираться отсюда. Снег доставал лошадям уже по брюхо. Мурат спешился и шел впереди, пробивая дорогу. Была минута, когда ему показалось: все, больше он не сможет сделать ни шагу. Сорвав с головы шапку и вытирая взмокший лоб, он закричал во весь голос, обращаясь с проклятиями к равнодушному богу:
— Эй, ты! Зачем ты так издеваешься надо мной?! Чем я перед тобой провинился? Ну что бы тебе не подождать чуть- чуть, будь ты проклят!
Но не слышал его бог, как сам Мурат не слышал своего крика.
Мурат надел шапку и двинулся вперед, будто плыл, разгребая снег руками. Он уже ни о чем не думал, да и не о чем было думать, кроме одного — вперед, только вперед, иначе неминуемая гибель. А умирать было нельзя. Ветер завывал так, словно огромная стая волков окружила их и только ждет мгновения его слабости, чтобы наброситься на них.
Он даже не обрадовался, когда заметил, что дорога идет под уклон. Да и снега стало меньше, и легче было идти. Значит, они перевалили через хребет. И хотя по-прежнему бесновалась метель и в двух шагах ничего не было видно, Мурат понял, что уже не умрет. Не может этого быть, ведь самое страшное позади. И уже через несколько минут они вышли на тропу.
Дальше было уже совсем просто. Они добрались до подножия отвесной скалы, где ветер почти не чувствовался.
Мурат снял с Торкашки мешки, ослабил подпругу, то же проделал и с Алаяком. Кони едва держались на ногах, да и сам он был в полном изнеможении. Ему казалось, что сейчас он упадет и больше не встанет. Он прислонился к камню, постоял, глядя в небо бездумными глазами, потом словно очнулся, присел на корточки и стал растирать снегом лицо.
Был уже вечер. Значит, на перевал ушло почти полдня. А впрочем, что бога гневить, могло быть и хуже. Хорошо, что выбрались из этой сумасшедшей свистопляски.
Он задал коням корм, но сам есть не стал — совсем не хотелось. Во рту было сухо и горько, и все тело горело. «Неужели заболел?» — с тоской подумал Мурат. Ах, как все это было некстати... Он усмехнулся, поймав себя на этой мысли. Как будто болезнь бывает когда-нибудь кстати...
Ночью снились ему какие-то кошмары, от которых он то и дело просыпался,— и не мог вспомнить, что же именно снилось ему. Помнилось только — что-то страшное. И снова засыпал, чтобы тут же — так ему казалось — проснуться. А последний час перед рассветом просидел, запахнувшись в шубу, и смотрел на небо, и как только чуть забрезжило, покормил коней и тронулся в путь.
Недаром говорят: «Весенний день словно ребенок». Снова было высокое чистое небо, и так же, как вчера, пересвистывались сурки, спокойно шумела река в ущелье. Мурат расслабился, подремывал в седле, думал о том, что надо до темноты перевалить следующий перевал, а там только Джаман-Кыя и останется. Ничего, не так страшен черт, как его малюют...
Рано успокоился Мурат. Беда подстерегала его там, где он вовсе не ожидал встретить ее. Он даже не сразу понял, в чем дело. А все оказалось просто — лавина, засыпав узкое ущелье, перегородила реку и тропу.
Такого ему еще не приходилось видеть. Он озадаченно осмотрелся — другого пути не было. Только по снегу, перегородившему дорогу. А если снег рыхлый, как над медвежьей берлогой? Мурат спешился и осторожно ступил на ледяную плотину. Она оказалась именно ледяной, а не снежной — лавина падала с большой высоты, снег спрессовался, и, видимо, уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94