.. Смотри, как я делаю. Не бери слишком много, спина заболит. И разбивай получше, иначе толку не будет.
Гюлыпан кивнула. Всего минут пятнадцать прошло, а спина у нее заболела так, будто весь день работала. Оказывается, и в таком простом деле сноровка нужна... Что делать, не приходилось прежде такой работой заниматься... Пахать — да, и то одно лето, да и что там была за работа — коня вести. Все Тургунбек делал. И всегда следил за тем, чтобы она не устала, чуть что — и говорит: «Отдохни, Гюкю, я сам все сделаю...» И песни для нее пел. Когда-то еще доведется услышать его песни... Господи, хоть бы он живой вернулся...
Солнце палило нестерпимо, и таким маленьким был этот клочок вскопанной земли... Хотелось бросить лопату и лечь, но Гюлыпан гнала от себя эти мысли. Нельзя... Конечно, за Дарийкой ей не угнаться, но надо сделать все, что в ее силах... Но неужели им придется еще одну зиму провести здесь? Выходит, так, иначе зачем вся эта работа? Вроде бы все сошлись на том, что на всякий случай надо посадить
пшеницу, но наверняка не только у нее было ощущение, что этот «всякий случай» — самая настоящая реальность, и от того, как они сейчас будут работать, зависит все — их жизнь в первую очередь... И нельзя, нельзя хоть в чем-то давать себе поблажку... Надо помочь Мурату. Все ведь на нем. Господи, как ему тяжело... Высох весь, и лицо все время мрачное... Наверно, переживает из-за всех них... Но как же тяжело все это копание... Хорошо Дарийке — она с детства к такой работе приучена. По ней даже и не видно, что устала. Так копает, будто ей это удовольствие доставляет... А что, может, и в самом деле так? Это тебе как наказание божие, а она ведь любит работать... Вон как лихо расправляется с комьями земли. Да и вообще на нее приятно смотреть. Не скажешь, что это уже зрелая женщина, мать почти взрослой дочери. И лицо молодое, и фигура девичья, а главное — исходит от нее какое-то успокаивающее чувство уверенности, смотришь на нее, и начинает казаться, что жизнь прекрасна, несмотря на все ее тяготы. Откуда у нее это? Счастливое свойство характера? Наверно... Вот ей, Гюлыпан, никак не удается смотреть на мир только со светлой стороны. Вдруг накатит какое-то смутное, словами не выразимое чувство печали, а почему, отчего — и самой непонятно. И всех жалко становится, а себя — больше всех. И за то, что живем на этой земле, и за то, что умрем когда-нибудь и ничего больше не увидим, не узнаем... Интересно, а к Дарийке приходят когда-нибудь такие мысли? Или все у нее просто и понятно: живи, пока живется, радуйся каждому новому дню, а придет время — и о смерти можно задуматься... Как знать... Может быть, она только на людях такая беспечная и жизнерадостная, а наедине с собой совсем другая?
Гюлыпан вдруг представила, что Дарийки с ними нет. Да, нелегко было бы им тогда... Она, Гюлыпан, со своей печалью, хмурый Мурат с нескончаемыми заботами, вечно подозрительная и ревнивая Сакинай, угасающая Айша-апа и маленькая Изат... Как, оказывается, много может значить один человек...
— Эй, Гюкю, — позвала Дарийка.— Что молчишь, будто воды в рот набрала? Может, отдохнем?
Гюлыпан разогнулась, согласилась с улыбкой:
— А что, можно.
И с завистью посмотрела на веселую, будто совсем не уставшую Дарийку. Вряд ли ей так уж требовался отдых. Наверно, пожалела ее, Гюлыпан...
— А что, подружка, неплохо поработали, а? — Дарийка
подмигнула.— Глядишь, Мурат нам благодарность объявит, а то и премию какую-нибудь даст.
Гюлыпан, держась руками за поясницу, огляделась. Да, явно пыталась подбодрить ее Дарийка... Сделано-то было с гулькин нос. А сколько еще предстоит... В общем, начать да кончить...
— Не унывай, Гюкю, — тут же уловила ее настроение Дарийка.— Ничего страшного. Это поначалу кажется трудно, а втянешься — лопата сама копать будет, только успевай за ней поворачиваться.
Подошли Мурат и Сакинай, оба потные, уставшие. Мурат освободил Алаяка от хомута и пустил пастись. Лицо его, обметанное неряшливой щетиной, было такое мрачное, что у Дарийки невольно сжалось сердце. «С Сакинай, что ли, поссорился?» — подумала она, участливо спросила:
— Ну, как там наш буурсун?
— Ха! — злобно оскалился Мурат.— Наш буурсун! Был буурсун! Был, да весь вышел!
— Что случилось? — испуганно спросила Дарийка.
Мурат только махнул рукой. Сакинай тихо сказала:
— Сломался буурсун.
— Дайте воды! — раздраженно приказал Мурат.
Гюлыпан торопливо налила чаю и подала Мурату, он
одним махом выпил и протянул чашку:
— Еще!
Гюлыпан, споткнувшись о взгляд Сакинай, налила еще.
— А починить его можно? — осторожно спросила Дарийка.
— Да можно, наверно, — не сразу отозвался Мурат.— Но боюсь, толку от этого не будет. Да и Алаяк не приспособлен к пахоте...— Он посмотрел на коня и сплюнул в сердцах: — У, сволочь, как жрать — так он первый, а как работать — так нет его...
Наступило тягостное молчание. Мурат сидел, понуро опустив голову, и все боялись заговорить с ним. Наконец он хрипло заговорил:
— Ладно, все как-нибудь уладится и Вы пока работайте, а я съезжу за инструментами и лопатами. Что делать, жить-то надо. Не получится с буурсуном, будем копать лопатами, другого выхода у нас нет.
Мурат вернулся к вечеру и до темноты возился с буурсуном. Закончив, тоскливо оглядел свою работу, покачал головой. Он заранее не верил в удачу.
И точно — на следующее утро уже на первой борозде
Алаяк рванул так, что буурсун снова разломился надвое.
— Ты, скотина! — в бешенстве заорал Мурат,— Я тебя!..
Алаяк от неожиданности присел и, прижав уши, медленно
побрел по полю с обломками буурсуна. Испуганная Сакинай едва успела отскочить от него, выпустив поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94