Оживились Гюлыпан и Изат, как будто предстояла не
тяжелая работа, а легкая прогулка. Изат подбежала к Мурату:
— А я тоже буду жать?
— Конечно, — улыбнулся Мурат.— Всем работы хватит... Апа, я вот что хочу сказать... Надо, чтобы первый сноп был сжат вашими руками. Вы же знаете, таков обычай.
— Ох, Муке,— озабоченно сказала Айша-апа, но было видно, как она довольна словами Мурата.— Таков обычай, это верно, но не знаю, как я доберусь до Кок-Джайыка...
— Посадим вас на Алаяка, и прекрасно доедете.
— Поедемте с нами, апа,— поддержала Мурата Гюль- шан.— Дорога совсем не трудная. И вам на пользу будет, а то вы все время дома сидите...
Изат стала целовать руки Айши-апа, упрашивать:
— Поедемте, апа! Вы же не видели поля, вот и посмотрите. А какой замечательный арык построил дядя Мурат, наш защитник-кормилец!
— Ласковая ты моя...— Айша-апа готова была заплакать от умиления.— Конечно, поеду, думаете, мне хочется оставаться одной в такой день? Сколько мы ждали этого урожая... Доберусь как-нибудь, аллах не оставит меня, даст силы...
Увидев поле, Айша-апа спешилась и, сделав два шага, согнулась в низком поклоне:
— Здравствуй, земля моя родная. Преклоняюсь перед тобой, мой Кок-Джайык...
Мурату показалось, что она и в самом деле готова упасть
на колени, и встал рядом, готовый поддержать ее. Айша-апа подняла на него светлые старческие глаза:
— Муке, я благодарю аллаха за эту землю, за наш урожай, но я всегда помню, чьими руками возделывал ось это поле... Благодарю тебя, сынок, мой Муке...
И она поцеловала его руку.
— Ну что вы, апа...— смутился Мурат.— Идемте...
Айша-апа первой подошла к кромке поля, погладила
колосья, прежде чем сорвать один. Шелушила зерна, положила их в рот, стала медленно, благоговейно жевать, затем опустилась на землю, вытянула руки вперед, ладонями вверх, проникновенно сказала:
— О аллах, всему причиной только ты! Дай нам обильного урожая! Чтобы нашему току было тесно от хлеба! Аминь!
Она с трудом поднялась, Мурат подал ей серп, и Айша-апа слабой, неверной рукой срезала первые колосья...
Не могло быть тесно у них на току от хлеба, хотя бы потому, что не было никакого тока... Да и ячменя, жалкими горстками слетавшего с косы Мурата — он старался брать повыше, чтобы меньше было работы Алаяку,— много набраться тоже не могло... Изат подбирала за ним колосья, а Гюлынан жала серпом. И как только колосьев набралось на два неполных мешка, Мурат отправил с ними Айшу-апа на Алаяке. Он видел, как устала она. Алаяк довольно бодро застучал по камням поджившими за лето копытами, мешки были нетяжелыми, да и Айша-апа, и смолоду не отличавшаяся могучим сложением, к старости высохла и весила теперь, наверно, разве что чуть больше Изат.
Повезло им с погодой — вновь установились солнечные, хотя уже и по-осеннему прохладные дни. Мурат занимался уборкой один, у Гюлынан и Изат едва хватало времени на то, чтобы отвезти мешки. Он лишь однажды выбрался домой, сходил на станцию, проверил записи и с огорчением увидел несколько пропусков. Хотя мог бы и сам раньше сообразить — не могли ни Гюлыпан, ни Изат сделать записи, так как возили зерно.
Он позвал Гюлыпан и молча показал на пропуски. Она покраснела, опустила глаза и стала оправдываться:
— Я не успела... И Изат не было... Потом... я подумала... погода все время стоит хорошая, смотрите, цифры почти в точности повторяются...
— Гюкю,— мягко остановил ее Мурат,— я ни в чем не обвиняю тебя... Да, пока ничего страшного в этих пропусках нет. Но ведь погода может измениться в любую минуту... Вот почему нельзя делать пропусков. Ведь, в конце концов...— он чуть помедлил,— и Кок-Джайык, и наше поле, и ячмень, и вся наша жизнь здесь... ради этого. — Он положил ладонь на раскрытый журнал.— Только ради этого... Иначе я давно вместе с вами спустился бы вниз... И были бы живы Дарайка и Сакинай...
Наверно, этого не следовало говорить... Гюлыпан закрыла лицо руками и расплакалась:
— Простите меня...
— Я не хотел тебя обидеть, Гюкю. — Мурат тронул ее за руку.— Прости, если не так сказал. Я только хотел, чтобы ты поняла, как это важно для меня... для всех нас... Просто надо сделать так, чтобы в нужные часы кто-нибудь из вас, ты или Изат, были здесь... Пусть мы задержимся с уборкой, но пропусков делать нельзя.
— Я все поняла...
Алаяк бодро держался лишь в первый день, а на второй к вечеру уже захромал. Колосья, конечно, много легче зерна, и Мурат старался наполнять мешки не доверху, но, видно, болезнь, точившая Алаяка, лишь отступила на время, затаившись в его чреве, и тут же вылезла наружу, как только началась настоящая работа. «Потерпи, друг,— мысленно уговаривал его Мурат,— немного осталось... Понимаю, тяжело тебе, да что делать, других помощников у меня нет. Я бы сам все снес, да времени нет, косить надо... Потерпи, а там отдохнешь, и ячменем я тебя побалую, поешь вволю...» Впрочем, ячмень и сейчас уже был у Алаяка — Айша-апа шелушила понемногу и подсушивала на печи, но Алаяк ел неохотно и к концу уборки едва держался на ногах, ребра его страшно выпирали из грязно-серой тусклой шкуры. Когда Гюлыпан в последний раз пришла с ним на Кок-Джайык, Мурат даже не стал взваливать на Алаяка мешок, подосадовал на себя: «Надо было сказать, чтобы больше не приходили... Не сообразил, что остатки в одном мешке поместятся...»
Денек стоял серенький, хмурый. «Вовремя мы управились»,— машинально отметил Мурат. Работы еще много предстояло: высушить колосья, обмолотить, провеять, но все это уже дома, под крышей, в тепле, без суеты и спешки.
Присели перед дорогой. Мурат оглядел пустое поле, сухой арык, лоток с потрескавшимся глиняным ложем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94