.. Конечно, в такой темноте вряд ли удастся уложить хоть одного кабана наповал, а было бы совсем неплохо... но хотя бы ранить, напугать, чтобы они больше никогда не приходили сюда...
И они пришли. Их было не меньше десятка, сначала он услышал шум, когда они поднимались от берега реки, и потом одна за другой стали появляться их темные фигуры, и раздалось их довольное повизгивание и омерзительное хрюканье. «Спокойно, — приказал он себе, — торопиться нельзя. Надо стрелять наверняка». Он тщательно прицелился и выстрелил и, быстро перезаряжая берданку, с радостью услышал отчаянный визг. Кабаны стремительно бросились назад, к реке. Он
выстрелил еще раз. Все-таки удивительно, как быстро умеют бегать эти твари...
Он быстро пошел к тому месту, где скрылись кабаны, надеясь, что подранок остался на поле. Нет, все ушли... А может быть, он никого и не ранил и кабан завизжал просто от страха? Было слишком темно, чтобы увидеть следы крови, и он пошел к шалашу, уверенный в том, что кабаны больше не придут, по крайней мере, сегодня ночью. На рассвете он снова осмотрел это место и убедился, что действительно ранил по крайней мере одного кабана — след крови был отчетливый, он даже решил перейти речку и пойти по этому следу, но, подумав, вернулся назад. Мурат знал, насколько густы заросли на другом берегу. Да и риск был немалый, по рассказам охотников, он знал, что раненый кабан необыкновенно свиреп и бросается на человека с безоглядной яростью.
И надо было работать. Полить хотя бы те участки, которые испакостили кабаны. Бог даст, хотя бы часть из полегших стеблей поднимется, не зря же они вчера весь день гнули спину. Бог... Плоха на него надежда. Вот она, вся надежда,— его руки...
Он взял кетмень и пошел к оголовку арыка.
Изат все-таки пришла вместе с Гюлыпан и на укоризненный взгляд Мурата потупила глаза, молча стояла перед ним, ковыряя землю носком разбитого ботинка. Мурат посмотрел на ее ноги и только вздохнул. Изат заметно подросла за два года, из своих одежек давно вылезла, Гюлыпан перешивала ей свои платья, а вот с обувкой было хуже, тоненькие щиколотки Изат свободно болтались в слишком просторных для нее ботинках той же Гюлыпан.
— Ладно, — сказал Мурат,— давайте завтракать.
— Дядя Мурат, не страшно ночью было? — спросила Изат.
— Ну а чего бояться-то?
— Кабаны не приходили?
— Нет,— чуть помедлив, спокойно сказал Мурат.— Все животные боятся человека... Ну, что на станции? — обратился он к Гюлыпан.
— Все в порядке.
— Давление не падает?
— Нет.
— Как Айша-апа?
— Как всегда...— Гюлыпан слегка улыбнулась.— Молится, с веретеном возится... Жалуется, что шерсти мало
осталось, нечего будет делать, когда она кончится. Привыкла работать.
Задолго до захода солнца Мурат отправил их домой:
— Идите, делать тут нечего. Обо мне не беспокойтесь, раньше чем через неделю не приходите.
— Дядя Мурат...— Изат робко тронула его за руку,— но ведь кабаны ночью не приходили... Может быть, вы вместе с нами пойдете?
— Нет, маленькая.— Мурат покачал головой.— Кабаны не приходили, но ведь это потому, что я был здесь. А они издалека чуют человека... Но если я уйду, они снова придут. Нельзя рисковать...
XVII
Все лето пробыл Мурат на Кок-Джайыке. Кабаны больше не появлялись, и Мурат решил, что они совсем ушли отсюда, но однажды вечером он услышал отчетливое хрюканье и заранее пристроился в скрадке. Возможно, это было другое стадо. К полю они не подошли, но, наверно, только потому что издали учуяли его. А Мурат еще больше укрепился в своем решении не оставлять поле без присмотра даже на один день. Да не очень-то и тянуло его домой. Только и название осталось, что дом... Раз в неделю навещали его Гюлыпан и Изат, приносили еду. Мурат так привык к своему одиночеству, что даже в эти их посещения говорить с ними ему было как будто и не о чем. Айв самом деле, какие у него могли быть новости? Или там, дома?
Он накосил сена, заготовил дров, но не спешил отвозить. Пусть похолодает, тогда будет полная уверенность, что кабаны ушли.
А холода не заставили себя ждать. Все чаще клубились над горами черные тучи, и дожди шли холодные, почти уже осенние. Мурат с тревогой обходил поле, срывал колоски, растирал их в ладони, жевал. Рано было жать, зерна еще мягкие и легкие. Видно, поздний сорт оказался...
А вытоптанные кабанами колосья большей частью не оправились, разве что один из четырех поднялся. Но все же не зря они тогда поработали...
На несколько дней зарядила беспросветная непогодь — дожди, ветер, раз даже крупа с неба посыпалась. Мурат начал кашлять. Хотя шалаш он соорудил основательный, но по ночам все же было холодно, да и днем отогреваться не удавалось. И Мурат решил, что кабанов опасаться уже нечего. Надо пока
отвезти сено и дрова, а там уже решать, что делать с ячменем.
Алаяк как будто чуть выправился, хромал меньше/ хотя опухоль на ноге не спадала. С сеном и дровами Мурат управился довольно быстро. Да и то сказать — против прошлогоднего сена оказалось намного меньше, что удалось накосить на косогорах да на вскопанном клочке Кок-Джайыка. Но ведь и живности осталось раз, два — и обчелся... К тому же и ячменная солома еще будет...
И однажды вечером Мурат спросил:
— Что будем делать, апа?
— Тебе виднее, сынок,— не сразу ответила она, поняв, что он имеет в виду.— Я ведь твоего поля не видела.
— Знать бы, что погода хотя бы еще неделю постоит, можно и подождать с уборкой. А если нет?
— На погоду особенно не надейся,— предупредила Айша- апа.— По всему видать, зима ранняя будет.
— Так что, начнем убирать?
— Да,— помедлив, решительно сказала Айша-апа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94