— Я все простила ей... И тебе тоже. Что делать, в жизни всякое бывает, и если уж так случилось... Не мне тебя винить, а уж ее — тем более. Может быть, я была тебе плохой женой...
Она словно споткнулась об это слово — «была». Почему «была»? Ей стало не по себе от этой обмолвки. А Мурат будто и не слышал ее, смотрел, щурясь на луну.
— Я открою ее, хорошо? — вдруг сказал он и, не дожидаясь ответа, снял платок с лица Дарийки.— Она очень любила смотреть на луну. Пусть и сейчас смотрит...
Сакинай вздрогнула. Странно сказал Мурат — «пусть и сейчас смотрит». Как будто Дарийка жива...
— Не терзай себя...— боязливо сказала Сакинай, заглядывая сбоку в его лицо.
Мурат промолчал — и до самого рассвета не сказал ни слова.
Утром он долго ходил вокруг, выбирая место для могилы. Всюду были только камни. Наконец он отыскал небольшое углубление у подножия скалы, они перенесли туда Дарийку, молча постояли над ней, прощаясь, и Мурат стал обкладывать тело плоскими камнями. И давно уже скрылась Дарийка под ними, а Мурат все таскал и таскал и старался уложить камни как можно плотнее, и Сакинай боялась сказать ему, что хватит, и наконец Мурат остановился сам, внимательно оглядел могилу, повернулся к Сакинай и спросил так, как положено по обычаю:
— Хорошим человеком она была?
— Да, она была хорошим человеком, — твердо, отчетливо выговорила Сакинай...
Только через три дня добрались они до дома... Сначала Мурат навьючил на Алаяка всю поклажу, ведь перевал был позади, дорога шла ровная, но уже часа через два отсыпал полмешка зерна и понес на себе, а потом и Сакинай взвалила на плечи курджун с пшеницей. И все равно Мурат не был уверен, что Алаяк доберется до дома, такой измученный вид был у коня, такая боль светилась в его почти человеческих глазах.
— Терпи, родной,— ласково говорил ему в первый вечер Мурат, засыпав полную торбу ячменя.— Что делать, нет у нас других помощников, кроме тебя... Скоро, скоро придем домой, там отдохнешь...
Алаяк, понурив голову, медленно, словно по обязанности, жевал ячмень и не отзывался на ласку.
И снова бредут по пустынной каменистой тропе мужчина, женщина и лошадь. Давит на плечи груз, гнет к земле. Лечь бы на эту землю, вытянуться всем телом, смотреть в высокое синее небо и долго-долго лежать так, не двигаться, и ни о чем не думать... Нельзя. Бредут дальше. Только все чаще останавливается Мурат. Не о себе думает — о Сакинай, об Алаяке... Он-то выдержит, а они?
Мурат и Сакинай почти не разговаривают друг с другом. О чем говорить? Дух оставшейся на перевале Дарийки витает над ними. Ни к чему слова... Слова уместны в жизни обыденной, повседневной, но, должно быть, в жизни каждого человека наступает время глубинное, запредельное, когда тяжко стонет душа, совершая необходимую, невидимую глазу работу, и нет в человеческом языке таких слов, чтобы выразить хоть малую толику того, что совершается в ней...
Дарийка... Она не отпускала его даже мертвая. Но не мертвой он видел ее — живой, смеющейся, доброй, красивой... У Мурата словно раздвоилось зрение — глаза его внимательно разглядывали каждую кочку под ногами, и тело его послушно двигалось в пространстве, выбирая самый короткий и надежный путь, но совсем иным путем шла его душа, ведомая духом Дарийки...
И не видел он ничего, что могло бы хоть как-то оправдать смерть Дарийки... Да и не искал он оправданий для себя.
Покорно ступал по ненавистной каменной тропе разбитыми ногами Алаяк, зная, что нет у него другого пути.
Брела позади Сакинай, согнувшись под тяжестью курджуна. Пусто было у нее на душе. Хоть и сказала она Мурату, что простила и его, и Дарийку, но сама уже не верила в это прощение. И хотела простить, но не знала еще, сумеет, ли. Какие-то силы, которых она не ощущала в себе, нужны были для этого... Она гнала мысли о Дарийке. Покойница... Нельзя думать о ней плохо. Нельзя, а думалось. Ведь она так верила ей... Когда это у них началось? Теперь май, значит — февраль... В феврале. А раньше? Когда? Ведь не сразу же Дарийка забеременела... Она ведь знала, как избежать этого... Даже ее просвещала, не зная еще, что она, Сакинай, ничего другого так не жаждет, как забеременеть... Воистину — кому бог дает... Дарийка наверняка не хотела забеременеть от Мурата, но вот — случилось же... Дарийка жестоко расплатилась за это — жизнью своей.... А ведь все могло получиться иначе...
Она вспомнила, как это было. Мурат ушел с мешком наверх, и они долго смотрели на него. Они видели, как трудно было ему. Но, должно быть, по-разному видели... Сакинай как само собой разумеющееся восприняла приказ Мурата — сидите и ждите, и Дарийка сначала как будто спокойно отнеслась к этому, ей явно было плохо, она сидела, привалившись к камню, и даже как будто не заметила, что Мурат ушел... Но уже через минуту какую-то встрепенулась, встре- воженно взглянула на Сакинай:
— Он что, один пошел?
— Ну один.— Сакинай разозлилась,— Ничего с ним не случится, он же мужчина... Джигит...— Она вовсе не хотела, чтобы это прозвучало насмешкой, но так уж, видно, получилось, потому что Дарийка укоризненно посмотрела на нее и промолчала, а глаза ее были прикованы к склону горы, по которой карабкался Мурат с мешком на спине. Тут бы ей и задуматься хоть на секунду, но не получилось...
Дарийка встала, поправила платок на голове и с беспокойством взглянула на Сакинай. А она еще больше разозлилась:
— Он же сказал — ждите! Что мы еще можем сделать?
Неправду она сказала Мурату. Не удерживала... Молча
смотрела, как Дарийка взвалила на себя мешок и вопросительно взглянула на нее... Сакинай отвернулась. Иди, праведница, если тебе так уж надо это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94