А сырой он ни на что не годится, все равно что на голой земле сидеть.
Она все-таки подняла палас и, подержав секунду, уронила на землю. Действительно, слишком тяжелый... Будто влага всей долгой ночи впиталась в него...
Зато курджун теперь был легким, почти невесомым. Гюльшан вскинула на плечо и берданку:
— Идем.
И решительно шагнула вперед, но Мурат остановил ее властным, неожиданным окриком:
— Подожди! Впереди пойду я!
И Гюлыпан безропотно пропустила его вперед... Мурат шел налегке, иногда сгибаясь от приступов кашля, тогда останавливалась и Гюлыпан, не решаясь преодолеть те пять — семь метров, что разделяли их. Пять метров — это тоже было одно из правил, которым учил ее Мурат. Правда, это правило относилось к горам, а пока что они шли по довольно ровной террасе, и все же она не решалась нарушить его... Мурат даже на секунду не задержался, спускаясь к реке, и она покорно шагнула в быструю, немым холодом объявшую ее ноги воду.
Она вспомнила, как он говорил вчера: «Пройти еще с километр» . Почти ровная, легко различимая некрутая тропа. Почему же она вчера не смогла разглядеть ее? Гюлыпан не сразу сообразила — именно потому, что ровная и некрутая, ничем
не выделяющаяся на фоне склона. Но дальше-то она должна повернуть вверх, к перевалу, и не увидеть ее было нельзя... «Дороги как люди,— вспомнила она слова Мурата.— Случается, что они умирают... Это — мертвая дорога».
Гюлыпан еще не понимала, почему эта легкая, солнечная дорога должна умереть, повернув к перевалу.
Все стало ясно, когда Мурат привел ее на небольшую площадку. Дальше дороги не было. Ни вперед — площадка обрывалась отвесной стеной,— ни вбок, к перевалу. Мурат безучастно смотрел на крутой склон, почти закрыв глаза. Гюлыпан со страхом проследила за его взглядом.
— Где дорога, Мурат?
— Она здесь, Гюлыпан,— тихо сказал Мурат.
— Но ведь не может быть, чтобы не осталось следов!
— Может, Гюлынан,— спокойным, безнадежным голосом говорил Мурат.— Бывало, что и за год тропа в некоторых местах почти исчезала, и мы прокладывали ее заново...
— Но почему?
— Время, Гюлыпан... Время, дождь, снег, вода, камни... Это горы, Гюлыпан.
— Но ведь ты помнишь, как вы ходили здесь!
— Да, конечно... Дай мне ружье.
— Зачем?
Мурат молча смотрел на нее, и Гюлыпан, помедлив, протянула ему берданку. Мурат развязал кожаный мешочек, висевший на поясе, вытащил патрон и загнал его в ствол.
— Это последняя картечина. Ты еще не забыла, как надо стрелять?
— Нет...— Гюлыпан не сводила с него глаз.— Тургунбек научил меня. Что ты задумал, Мурат?
— Здесь,— он положил рядом с берданкой мешочек,— еще четыре патрона, один с дробью, а остальные холостые. Могут пригодиться и они, чтобы отпугивать зверье. Там же лежат и спички... Десять штук. Я отложил их еще два года назад. Может быть, они отсырели или рассыпались... не знаю, сейчас разворачивать не стоит. А идти надо так. Видишь камень, похожий на трезубец?— Мурат протянул руку.— Доберешься до него и повернешь направо, так же наискось, вон до того висячего камня. Там, может быть, увидишь остатки тропы. А дальше... Сама будешь решать. Не лезь напрямик, думай и помни — тропа была, значит, можно найти ее...
— Мы пойдем вместе, Мурат.
— Конечно, Гюлыпан.— Лицо Мурата как-то странно изменилось, и она не сразу поняла, что он улыбается.— Мы пой
дем вместе, и я, может быть, даже доберусь до этого висячего камня. Это он с виду такой страшный, а на самом деле очень надежный, под ним можно укрыться от дождя и ветра...
— Мы и дальше пойдем вместе!
— Может быть, Гюлыпан... Но я знаю, что не смогу пройти и половины. Даже и половины от половины...
— Я понесу тебя на себе!
— Не надо плакать, Гюлыпан,— сказал Мурат, и она машинально подняла руку, вытерла слезы. — Это невозможно, я не уверен... Нет, одна ты дойдешь. Тогда и у меня останется хоть какая-то надежда... Если через три дня за мной придут... А пока... Пора идти.
До висячего камня Мурат сам добраться не смог, последние тридцать метров Гюлыпан, сбросив курджун и берданку, тащила его на себе и потом с минуту неподвижно лежала рядом с ним, не в силах побороть тяжелое сердцебиение.
— Курджун...— прохрипел Мурат.— Журналы...
Гюлыпан молча поднялась, вернулась за курджуном и берданкой. Взглянула на склон, на такую далекую отсюда седловину. Здесь еще было солнце, а сверху уже неторопливо надвигалась размытая тень облака.
Мурат уже сидел, привалившись спиной к камню, лицо его, покрытое крупными каплями пота, с закрытыми глазами, до жути напоминало лицо покойника.
— Мурат!— испуганно позвала Гюлыпан.
Веки его дрогнули, но глаз он не открыл, тихо отозвался:
— Я слышу.
Гюлыпан села рядом с ним, с тревогой сказала:
— Погода портится, Мурат.
— Я знаю...— Он наконец-то открыл глаза, прерывисто вздохнул.— Здесь всегда плохая погода. И чем выше, тем хуже. Тебе надо уходить...
— Нет! — с яростью выкрикнула Гюлыпан.
— Да, Гюлыпан... Теперь-то ты понимаешь, что вдвоем нам не дойти.
— Ты знал это еще там, на станции,— даже не спросила, а утвердительно сказала Гюлыпан, и Мурат, помедлив, кивнул.— И все-таки пошел...
— Одна ты не смогла бы найти дорогу. А теперь ты не заблудишься.
— И ты поверил, что я... наложу на себя руки, если мы не уйдем оттуда?
— Нет. Но... Ты думаешь, почему я не ходил за эти годы вниз? Я много думал об этом... Боялся, вдруг что случись со
мною... Что было бы с вами? Я никогда не смог бы простить себе...
— А ты думаешь, я смогу себе простить?
— Но ведь ничего страшного пока не случилось...— Мурат закашлялся.— У нас есть еще шанс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94