"Стреляй и будь проклят!" Жалею, что тогда промолчал и теперь сижу здесь! Удивительнее всего то, что я не дрогнул бы, если бы он пригрозил мне пыткой, хотя, конечно, предпочитаю ей смерть.– Пытка – жестокая штука.– Фанатики не жестоки. Я послал бы его ко всем чертям, но ему в самом деле не хотелось стрелять. Он умолял меня – стоял с пистолетом и умолял меня не вынуждать его выстрелить. Его брат – мой друг. Странная вещь фанатизм! Он стоял, держал палец на спуске и упрашивал меня. Чертовски гуманно! Он, видишь ли, был связан обетом. А когда я согласился, он радовался так, что я в жизни ничего подобного не видел.– В поэме про это нет ни слова, – вставил Майкл.– Чувство жалости к палачу ещё не может служить оправданием.Я не горжусь им, тем более что оно спасло мне жизнь. Кроме того, не уверен, сыграло ли оно решающую роль. Религия – пустой звук, когда ты неверующий. Если уж умирать, так за что-нибудь стоящее.– А ты не думаешь, что тебя оправдают, если ты все будешь отрицать? спросил подавленный Майкл.– Ничего я не буду отрицать. Если это выплывет наружу, я за это отвечу.– Динни в курсе?– Да. Она прочла поэму. Я не собирался ей говорить, да вот пришлось.Она держалась так, как никто бы не сумел, – изумительно!– Ясно. Я считаю, что тебе следует отрицать все – хотя бы радиДинни.– Нет, я просто обязан отказаться от неё.– Это уж решать не тебе одному, Уилфрид. Если Динни любит, так беззаветно…– Я тоже.Удручённый безвыходностью положения, Майкл встал и налил себе ещё бренди.– Правильно! – одобрил Дезерт, следя за ним глазами. – Представь минуту, что это стало достоянием прессы! И Дезерт расхохотался.– Но ведь Юл оба раза слышал эту историю только в пустыне, – сказал Майкл с внезапной надеждой.– Что сегодня сказано в пустыне, завтра разнесётся по базарам. Нет, рассчитывать не на что. Мне не отвертеться.Майкл положил ему руку на плечо:– В любом случае можешь располагать мною. Моё мнение такое: кто смел, тот и преуспел. Но я, конечно, предвижу, что тебе придётся вытерпеть.– Мне приклеят ярлык "трус", а с ним хорошего не жди. И правильно приклеят.– Чушь! Уилфрид, не обратив внимания на этот возглас, продолжал:– При мысли, что придётся погибнуть ради жеста, ради того, во что я не верю, всё моё существо взбунтовалось. Легенды, суеверия – ненавижу этот хлам. Я готов пожертвовать жизнью, только бы нанести им смертельный удар. Если бы меня заставили мучить животных, вешать человека, насиловать женщину, я бы, конечно, скорее умер, чем уступил. Но какого чёрта умирать только для того, чтобы доставить удовольствие тем, кого я презираю за то, что они исповедуют устаревшие вероучения, которые принесли миру больше горя, чем любой из смертных. Скажи, какого чёрта?Эта страстная вспышка напугала Майкла. Расстроенный и мрачный, он пробормотал:– Религия – символ!..– Символ? Не сомневайся, я сумею постоять за любое стоящее дело – за честность, человечность, мужество. Как-никак я прошёл войну. Но почему я должен стоять за то, что считаю насквозь прогнившим?– Мы обязаны это скрыть! – взорвался Майкл. – Мне нестерпимо думать, как куча болванов будет воротить нос при виде тебя.Уилфрид пожал плечами:– Поверь, я сам от себя его ворочу. Никогда не подавляй своё первое побуждение, Майкл.– Что же ты собираешься делать?– Не всё ли равно? Будь что будет. Так или иначе, меня не поймут, а если даже поймут, никто не станет на мою сторону. Да и зачем? Я ведь в разладе с самим собой.– По-моему, в наши дни найдётся немало таких, кто поддержит тебя.– Да, таких, с которыми стоять рядом и то противно. Нет, я – отверженный.– А Динни?– С ней я всё улажу.Майкл взялся за шляпу:– Если я могу быть полезен, рассчитывай на меня. Спокойной ночи, старина,– Благодарю. Спокойной ночи!Прежде чем Майкл вновь обрёл способность рассуждать, он уже был на улице. Уилфрид попал в ловушку! Он до того ослеплён своим бунтарским презрением к условностям и почитателям их, что разучился здраво смотреть на вещи, – это ясно. Но нельзя безнаказанно зачёркивать ту или иную черту в едином образе Англичанина, – кто изменит в одном, того и в другом сочтут изменником. Разве те, кто не знает Уилфрида близко, поймут это нелепое чувство сострадания к своему же палачу? Горькая и трагичная история. Ему без суда и разбора публично приклеят ярлык труса."Конечно, – думал Майкл, – у него найдутся защитники: всякие там маньяки-эгоцентристы или красные, но от этого ему будет только хуже. Нет ничего отвратительнее, чем поддержка со стороны людей, которых ты не понимаешь и которые не понимают тебя. И какой прок от такой поддержки для Динни, ещё более далёкой от них, чем Уилфрид? Все это…"Предаваясь этим невесёлым размышлениям, Майкл пересёк Бондстрит и через Хэй-хилл вышел на Беркли-сквер. Если он не повидает отца до возвращения домой, ему не уснуть.На Маунт-стрит его родители принимали из рук Блора белый глинтвейн особого изготовления – средство, гарантирующее сон.– Кэтрин? – спросила леди Монт. – Корь?– Нет, мама, мне нужно поговорить с отцом.– Насчёт этого молодого человека… который переменил религию? Мне всегда было при нём не по себе: он не боялся грозы, и вообще.Майкл вытаращил глаза от удивления:– Да, об Уилфриде.– Эм, абсолютная тайна! – предупредил сэр Лоренс. – Ну, Майкл?– Все правда. Он не хочет и не станет отрицать. Динни об этой истории знает.– Что за история? – спросила леди Монт.– Арабы-фанатики под страхом смерти принудили его стать ренегатом.– Какая нелепость!"Боже мой, почему бы всем не встать на такую же точку зрения?" мелькнуло в голове у Майкла.– Итак, по-твоему, я должен предупредить Юла, что опровержения не последует?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80