Дядя Хилери уговаривал её однажды не терять чувства юмора. Да было ли оно у неё? В конце Барнзкоммон Динни села в автобус и поехала обратно в Лондон. Она должна чтонибудь съесть, иначе упадёт в обморок. Она вылезла около Кенсингтонского сада и завернула в первую попавшуюся гостиницу.После завтрака Динни посидела в саду, затем отправилась на Маунтстрит. Дома никого не застала, прилегла в гостиной на диван и, сломленная усталостью, заснула. Её разбудил приход тётки. Динни приподнялась, села и объявила:– Все вы можете порадоваться за меня, тётя Эм. Всё кончено.Леди Монт посмотрела на племянницу, на её тихую бесплотную улыбку, и две слезинки одна за другой скатились по её щекам.– Я не знала, что вы плачете и на похоронах, тётя Эм.Динни встала, подошла к тётке и своим платком стёрла следы, оставленные слезами:– Ну вот! Леди Монт тоже встала.– Я должна выреветься. Мне это просто необходимо! – сказала она и поспешно выплыла из комнаты.Динни с той же бесплотной улыбкой снова опустилась на диван. Блор внёс чайный прибор; она поговорила с ним о его жене и Уимблдоне. Он вряд ли полностью отдавал себе отчёт о состоянии Динни, но всё же, выходя, обернулся и посоветовал:– С вашего позволения, мисс Динни, вам не повредил бы морской воздух.– Да, Блор, я уже об этом думала.– Очень рад, мисс. В это время года все переутомлены.Он, видимо, тоже знал, что её игра проиграна. И неожиданно почувствовав, что у неё больше нет сил присутствовать на собственных похоронах, девушка прокралась к двери, прислушалась, спустилась по лестнице и выскользнула из дома.Но она была так вымотана физически, что еле дотащилась до СентДжеймс-парка. Там она посидела у пруда. Вокруг люди, солнце, утки, тенистая листва, остроконечные тростники, а внутри неё – самум! Высокий мужчина, появившийся со стороны Уайтхолла, машинально сделал лёгкое движение, словно собираясь поднести руку к шляпе, но увидел её лицо, спохватился и прошёл мимо. Сообразив, что, наверно, написано у неё на лице, Динни встала, добралась до Вестминстерского аббатства, вошла и опустилась на скамью. Так, наклонясь вперёд и закрыв лицо руками, девушка просидела целых полчаса. Она не помолилась, но отдохнула, и лицо её приобрело иное выражение. Она почувствовала, что опять способна смотреть людям в глаза и не показывать при этом слишком много.Уже пробило шесть, и Динни направилась на Саут-сквер. Пробралась незамеченной к себе в комнату, долго сидела в горячей ванне, потом надела вечернее платье и решительно спустилась вниз в столовую. Обедала она вместе с Майклом и Флёр; ни один из них ни о чём её не спросил. Ясно, что они знают. Динни кое-как продержалась до ночи. Когда она собралась к себе наверх, они оба поцеловали её и. Флёр сказала:– Я велела сунуть вам в постель горячую грелку. Если её положить за спину, легче заснуть. Спокойной ночи.Девушка снова почувствовала, что. Флёр когда-то уже выстрадала ту муку, которая терзает теперь её, Динни. Ночью ей спалось лучше, чем можно было ожидать.За утренним чаем ей подали письмо со штампом чингфордской гостиницы: "Мадам,В кармане джентльмена, который лежит здесь в остром приступе малярии, было обнаружено нижеприлагаемое адресованное Вам письмо. Пересылаю его Вам.С совершенным почтением Роджер Куили, доктор медицины".
Девушка прочла письмо. "Что бы ни случилось, прости и верь: я любил тебя. Уилфрид". И он болен! Динни мгновенно подавила первый порыв. Нет, она не бросится во второй раз туда, куда боятся входить ангелы! Тем не менее она побежала вниз, позвонила Стэку и сообщила, что Уилфрид лежит в чингфордской гостинице с острым приступом малярии.– Значит, ему понадобятся пижамы и бритва, мисс. Я отвезу.Динни сдержалась и вместо: "Передайте ему привет", – сказала:– Он знает, где меня найти, если я буду нужна.Письмо смягчило душевную горечь Динни, но девушка по-прежнему была отрезана от Уилфрида. Она не может пальцем шевельнуть, пока он не придёт или не пришлёт за ней, а он не придёт и не пришлёт, – в этом она была втайне уверена. Нет! Он снимет свою палатку и покинет места, где слишком много страдал.Около двенадцати заехал Хьюберт, чтобы проститься с ней. Она сразу же поняла, что он тоже знает. Он пробудет в Судане до октября, потом вернётся заканчивать отпуск. Джин остаётся в Кондафорде до родов, которые, видимо, будут в ноябре. Врачи считают, что африканское лето вредно отразилось бы на её здоровье. В это утро брат показался Динни прежним Хьюбертом. Он распространялся о том, какое преимущество – родиться в Кондафорде, И девушка, напустив не себя притворную оживлённость, подтрунила:– Странно слышать это от тебя, Хьюберт. Ты раньше не особенно любил Кондафорд.– Всё меняется, когда у тебя есть наследник.– Вот как? Вы ждёте наследника?– Да, мы настроились на то, что будет мальчик.– А уцелеет ли Кондафорд до тех пор, пока он вступит в права наследства?Хьюберт пожал плечами:– Попробуем сберечь. Сохраняется только то, что хотят сохранить.– И даже при этом условии – не всегда, – поправила Динни. XXXI Слова Уилфрида: "Можете сказать её родным, что я уезжаю", – и слова Динни: "Всё кончено", – с почти сверхъестественной быстротой облетели всех Черрелов, но их не охватило то ликование, которым сопровождается обычно раскаяние грешника. Все слишком жалели её, и жалость эта граничила с печалью. Каждый стремился выразить ей сочувствие, но никто не знал – как. Сочувствовать слишком явно – хуже, чем не сочувствовать вовсе. Прошло три дня, но ни один из членов семьи так его и не выразил. Наконец Эдриена осенило, и он решил пригласить её позавтракать, хотя ему, как, впрочем, и всем на свете, было неясно, почему еда может служить утешением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80