Останавливаются в ногах кровати, держась за руки. Волосенки взъерошены, лохматые черные свитеры свисают чуть ли не до коленей.
– Ой, Джиллибилли! – говорит одна.
– Это как Джиллибрилли, – объясняет вторая, – только не так по-парикмахерски.
– И не так бородато.
– Потому что у тебя ведь нет бороды.
– Тебе борода не к лицу.
– И бритва тоже.
– Если только ты не прячешь ее под подушкой.
– Не прячу, – уверяю я их.
Они взбираются на кровать и усаживаются по-индейски у меня в ногах.
– Вы зачем здесь? – спрашиваю я.
– Чтобы сказать, как нам жалко, – говорит та, что слева.
Я знаю, их зовут Майда и Зия, но кто из них кто, не различаю. Вот Джорди и Джо их не путают.
– Очень-очень жалко! – подхватывает та, что справа.
– Чего вам жалко?
– Что мы тебе не можем помочь. Вторая кивает:
– Мы старались, старались, но ничего не вышло.
– Мы совсем никудышные девочки, – вздыхает первая.
– Потому что, когда раздавали кудышность, нам послышалось: «малышность» – и мы спрятались.
– Потому что не хотели быть малышами.
– И мышами тоже.
– Хотя мышей мы, бывает, едим.
– Особенно шоколадных.
– Да, шоколадка – это всегда хорошо. – Та, что справа, порывшись в кармане, извлекает из него бурый комок, облепленный кусочками фольги и каким-то мусором. – Хочешь кусочек?
– Спасибо, что-то не хочется.
Она разламывает комок пополам, протягивает половинку сестренке, и обе набивают себе рты.
– Я не считаю вас никудышными, – говорю я, пока обе с наслаждением жуют шоколад.
– Ты слишком добрая, – отзывается та, что слева.
Вторая кивает:
– Очень-очень добрая. Кого ни спроси, все говорят, эта Джиллидилли очень уж добрая.
– Правда-правда.
– Но мы умеем лечить, ты же знаешь.
– Всякие вещи лечим, большие и маленькие.
– Толстые и тонкие.
– Сладкие и горькие.
– Только тебя не можем вылечить.
– Это ничего, – утешаю я. – Я уже поняла, что волшебством тут не поможешь. Так иногда бывает.
Та, что слева, поворачивается к сестренке:
– Добрая – и храбрая!
Та, что справа, вздыхает:
– Теперь нам еще стыднее.
– Лежишь тут совсем одна, такая очень-очень храбрая.
– Я не одна, – говорю я. – У меня много друзей, они мне помогают.
Обе свешиваются с постели – каждая в свою сторону – и заглядывают под кровать.
– Где ты их прячешь? – спрашивает, усевшись на место, та, что слева.
– На ночь они ушли домой, – отвечаю я.
– Конечно!
– Мы так и знали!
– И нам тоже надо домой.
– Спасибо, что навестили, – говорю я.
Они кивают. Потом каждая хватает себя за волосы и выдергивает по черной прядке, которые в их руках мгновенно превращаются в черные перышки. Они кладут перья мне на одеяло.
– Если тебе покажется, что мы можем помочь, – говорит та, что справа, посерьезнев, – возьми их в руки и назови наши имена.
– Ты ведь знаешь, как нас зовут, да? Я киваю:
– Майда и Зия. Только я не знаю, кто из вас кто.
Обе хихикают. Тычут друг в друга пальцами и заявляют хором:
– Она – Майда.
– Вот спасибо, что просветили. Теперь буду знать, – говорю я.
Они начинают хихикать пуще прежнего.
– Не забудь! – говорит та, что справа.
– Такое не забывается, – уверяю я.
– И не слушай лесную старуху.
Вторая кивает:
– Кто угодно может летать.
– Кто угодно может видеть сны.
Они имеют в виду женщину, с которой я говорила в лесу: ту, что в детстве одарила нас с Рэйлин светом. Я чувствую, как во мне разгорается надежда.
– Вы хотите сказать, я еще смогу когда-нибудь вернуться в страну снов? – спрашиваю я.
– Когда-нибудь все может случиться, – подтверждает та, что справа.
– Позови нас, когда будешь готова.
– Мы вроде дверей.
– Через нас куда угодно можно попасть.
Они спрыгивают с кровати и с двух сторон подходят ко мне. Сперва одна, потом вторая чмокают меня в лоб. Машут мне руками, хихикают и подбегают к окну. Где-то на полпути с подоконника на газон девчонки превращаются в ворон и улетают вдаль. Их карканье звучит как звонкий хохот.
Я смотрю, как медленно закрывается сплошная рама окна. И засыпаю – или соскальзываю в другой сон, без сновидений. Не берусь сказать. Но утром на моем одеяле лежат два вороньих пера.
Рэйлин
Манидо-аки
Меня сбивает с толку то, что я никогда раньше не бывала здесь в собственном теле. Все кажется другим. Прежде всего звуки и запахи, да и глаза у меня видят хуже, чем волчьи. Когда я волчица, то принимаю информацию всем телом. Каждой шерстинкой. Включается какое-то дополнительное чувство, совсем незнакомое.
Волк чувствует себя свободным. Бежит свободно. Каждый миг как текучая вода. А теперь меня словно в мешковину завернули. Очень неприятное ощущение. Но тут уж ни черта не поделаешь, так что я держусь, как обычно, и кое-как справляюсь.
Я недалеко ушла с тех пор, как оставила сестру. Хотела удрать подальше и в жизни не возвращаться сюда, а сама чуть отошла и тут же стала заворачивать так, чтобы с другого конца заглянуть в тот же овражек. После того как я красиво ушла, неловко сразу же появляться здесь снова, но не бросать же свое имущество.
Прежде всего, мне вовсе не хочется бог знает сколько времени таскать на себе залитую кровью футболку, а смена одежды у меня в рюкзачке. А потом, мне нужен пистолет. Не имея волчьих клыков и когтей, нужно же чем-то отбиваться от здешних тварей. Между прочим, те парни с собачьими мордами напрямик заявили, что собираются на меня охотиться.
И еда у меня тоже там. Шоколад, вода. И курево, которым Рози запаслась. Сама я не любительница сосать раковые шейки, но, может, пригодятся на обмен или продам кому.
Так что я присаживаюсь наверху и жду. Недолго. Вскоре моя сестрица исчезает, и в овражке остается только тот смешной малый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165