– Честно говоря, совсем ничего не думаю.
– Идея заключается в том, что некоторые явления происходят только тогда, когда их воспринимает сознание наблюдателя.
– Разговор наш склоняется, кажется, к представлению об «общепризнанной реальности», о котором вы уже упоминали прежде. Идея, что мир таков, как есть, потому что все согласились считать его таким.
– Как говорит мой друг-профессор, «Мир Как Он Есть».
Да, это где-то рядом. Феи и эльфы – таинственные существа, в каких бы курточках они ни появлялись, всегда попадают в трещины реальности, как она представляется большинству. Нужна определенная невинность сердца, чтобы остаться открытым для других миров, для существ, которые забредают к нам из земель, лежащих за границами изведанного. И под невинностью я понимаю не столько наивность, сколько отсутствие цинизма.
– И вы всю жизнь в это верили?
– Это не вопрос веры. Скорее что-то, к чему я пришла лишь со временем и начала ценить.
– Значит, ребенком вы не высматривали эльфов в потайных уголках сада?
– Я никогда не была ребенком. Или, может быть, лучше сказать, для того, чтобы стать ребенком, мне пришлось повзрослеть.
– Вы никогда не говорите о своих родных.
– Что вы хотите сказать? Я только о них и говорю. Софи, Венди, братья Риделл, Сью, Изабель, Мона…
– Вы говорите об избранной вами семье, если я точно выражаюсь?
– От этого они мне не менее родные.
– Конечно нет. Но я имела в виду семью, в которой вы родились и выросли.
– Такой семьи у меня никогда не было.
– У вас было трудное детство?
– То, что со мной было, я не могу считать детством. Детство началось, когда я выросла.
– Похоже, у многих творчески одаренных людей – музыкантов, писателей, не только художников – было не слишком счастливое детство. У вас есть какие-нибудь соображения, почему это так?
– За других говорить не могу, но, может быть, дело в том, что мы слишком часто оказываемся отверженными. Понимаете, не умеем приспосабливаться.
– Вам не приходило в голову коснуться этих проблем в своем творчестве?
– Забавный вопрос. Обычно я рисую потому, что мне хочется возвратить миру красоту. Я не большая поклонница искусства протеста, хотя признаю за ним право на существование. Но вот недавно мы с подругами начали готовить выставку, которая коснется как раз этих вещей.
Джилли
Ньюфорд, май 1991-го
Прошлое пробирается в настоящее, как бродячий кот в переулок, оставляя за собой кляксы следов-воспоминаний: там пожелтевшая фотография с измятыми уголками, здесь воронье гнездо из старых газет – заголовки накладываются друг на друга, образуя странные фразы. В наших воспоминаниях нет порядка, колесо времени в наших головах выписывает зигзаги. В темных чердаках нашей памяти смешиваются, иной раз буквально, все времена.
Я совсем запуталась. Столько разных ролей я перепробовала, и некоторые из них мне вовсе не нравятся. Вряд ли они могли понравиться кому-то еще. Жертва, наркоманка, шлюха, врунья, воровка. Но без них я не стала бы такой, какая я сегодня. Ничего особенного, но мне по душе, какая я есть, даже с пропавшим детством и всем прочим. Неужели надо было перебывать всеми этими личностями, чтобы стать такой? Может, они до сих пор живут во мне – прячутся в темных закоулках сознания, поджидая, пока я не споткнусь и не упаду, снова выпустив их в жизнь?
Я приказываю себе не вспоминать, но это тоже неправильно. Забвение делает их сильнее.

2
Утреннее солнце ворвалось в окно чердачка, играя на лице гостьи. Девочка спала на продавленной кровати, запутавшись в простынях тощими руками и ногами, и только на животе у нее простыня лежала гладко, обрисовывая округлившийся живот. Во сне ее черты смягчились, волосы облаком лежали на подушке вокруг головы. Мягкое утреннее освещение придавало ей сходство с мадонной боттичеллиевской чистоты, но стоит ей проснуться, как этот ореол растает в дневном свете.
Ей было пятнадцать лет. На восьмом месяце беременности.
Джилли забралась с ногами на подоконник, пристроив альбом для рисунков на коленях. Она набрасывала сценку угольным карандашом и растирала линии подушечкой среднего пальца, чтобы смягчить их. Бродячий кот, забравшись по пожарной лестнице до уровня ее окна, жалобно мяукнул.
Этот черно-белый оборванец являлся каждое утро. Не вставая, Джилли вытащила из-под ног коробочку от маргарина, наполненную подсохшими объедками, и поставила на площадку перед попрошайкой. Кот довольно захрумкал, набросившись на завтрак, а Джилли вернулась к своему наброску.
– Меня зовут Энни, – сказала ей гостья вчера вечером, остановив ее на Йор-стрит в нескольких кварталах к югу от дома. – У вас не найдется немного мелочи? Мне очень нужно как следует поесть. Это даже не для меня, а…
Джилли оглядела ее, приметила слипшиеся волосы, драную одежонку, нездоровый цвет кожи, болезненную худобу тела, не способного, казалось, обеспечить всем необходимым и саму девочку, не то что вскормить ребенка, которого она носила.
– Ты совсем одна? – спросила Джилли.
Девочка кивнула.
Джилли обняла ее за плечи и увела к себе на чердак. Отправила принять душ, пока она приготовит поесть, дала чистый халат и старалась при этом не выглядеть покровительницей.
У девочки и так осталось не много собственного достоинства, а Джилли знала, что возвратить это чувство почти так же трудно, как вернуть невинность. Ей ли не знать.

3
«Украденное детство», Софи Этуаль. Гравюра на меди. Студия «Пять поющих койотов», Ньюфорд, 1988 г.
Ребенок в лохмотьях стоит перед запущенным фермерским домом. В одной руке у девочки кукла – палочка с шариком на одном конце и юбочкой на другом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165