На вид ей около четырнадцати лет.
«Я просто смотрю вокруг внимательно», – говорила я ей. Должно быть, потому-то, закончив смену и вернувшись на чердачок, я не застала Энни. Такая я внимательная. Малышка лежала на кровати между двумя подушками, а на кухонном столе я увидела записку:
«Не знаю, что со мной не так. Мне все время хочется кого-то ударить. Я смотрю на маленькую Джилли, вспоминаю свою мать и боюсь. Позаботься о ней за меня. Научи ее волшебству. Пожалуйста, не сердись».
Не знаю, сколько я просидела, глядя на эти печальные, жалобные слова. Слезы лились у меня из глаз.
Нельзя было уходить на работу. Нельзя было оставлять ее одну. Она в самом деле думала, что малышка неизбежно повторит ее собственное детство. Сколько раз она мне это говорила, а я просто не замечала, да?
Наконец я бросилась к телефону. Позвонила Анжеле. Позвонила Софи. Позвонила Лу Фучери. Обзвонила всех, кого могла вспомнить, кто мог помочь ее найти. Анжела сидела со мной на чердачке, когда зазвонил телефон. Я взяла трубку.
И я услышала, что сказал Лу:
– Не больше пятнадцати минут назад патрульный доставил ее в больницу. Накачалась бог знает чем. Он говорит, настоящее самоубийство. Мне очень жаль, Джилли, но я уже не застал ее в живых.
Я ничего не сказала. Просто передала трубку Анжеле, пошла и села на кровать. Взяла на руки маленькую Джиллиан и еще немножко поплакала.
Я вовсе не шутила тогда, говоря о Софи. В ней на самом деле течет кровь эльфов. Не могу объяснить это, и мы редко об этом говорим, но я просто знаю, что это так, а она отрицает. Все же она пообещала мне благословить малышку Энни, как благословляли детей феи в старых сказках.
– Я наделила ее даром счастливой жизни, – сказала она мне потом. – Мне и не снилось, что в этой жизни не будет Энни.
Но в сказках так оно и бывает, правда? Что-то всегда идет не так, а то бы и рассказывать было не о чем. Приходится быть сильным, чтобы заслужить счастливую и долгую жизнь.
У Энни хватило сил, чтобы оставить свою малышку, потому что она думала, что сможет только изуродовать ей жизнь. Но сил, чтобы помочь самой себе, ей не хватило. Такое ужасное наследство оставили ей родители.
Я так и не успела закончить к выставке последнюю картину, но у меня нашлось чем ее заменить. Несколько небрежных штрихов, сделанных Энни, говорили мне больше, чем все мои работы, вместе взятые.
Я собиралась вынести мусор, когда заметила смятые листки, исчерченные каракулями, которые нацарапала Энни в последний вечер. Совсем как детские рисунки.
Я вставила один листок в рамку и повесила на выставке.
– У нас теперь пять койотов и один призрак койота, – только и сказала Софи, увидев, что я сделала.

13
«В доме врага моего», Энни Майкл. Карандаш. Студия «Йор-стрит». Ньюфорд, 1991 г.
Небрежные наброски карандашом. Домик – обычный квадрат с треугольной крышей, и в нем три фигурки, начерченные по принципу «точка, точка, запятая». Две из них снабжены треугольниками «юбочек», чтобы обозначить их пол. Две более крупные фигурки избивают меньшую кривыми палками или ремнями.
Маленькая фигурка пытается уползти.

14
В книге отзывов кто-то записал: «Никогда не прощу тех, кто в ответе за все, что с нами сделали. И пробовать не стану».
– И я тоже, – сказала Джилли, прочитав запись. – Помоги мне, Господи, я тоже.
Рэйлин
Лос-Анджелес, зима 1998-го
В этом городе легко быть никем. Восемь с лишним миллионов – вдвое больше, чем в Ньюфорде. Даже думать, черт возьми, не хочется, во сколько раз это больше Тисона. Зато точно знаю: если хочешь затеряться, лучше места не сыскать. Исчезнешь – никто и не вспомнит.
Теперь, оглядываясь назад, понимаю, что, отсидев срок и выйдя из тюрьмы, я боролась с глубокой депрессией. Да кого я обманываю! Ничего я не боролась. Года три, а то и больше, провалялась на диване, куда ложилась, если вставала с постели. Вы бы не поверили, что человек может просмотреть столько «мыла», ток-шоу и викторин, не говоря уж о тех роликах Рози, сколько просмотрела я за эти годы.
Сама не знаю, зачем я крутила те видео с Рози. Мне от них плакать хотелось, только я и плакать-то не могла. Глаза жгло, и в груди становилась так тесно – вот сейчас задохнусь. А слезы не шли. Я ни разу не плакала с тех пор, как сестричка меня бросила, и я тогда поклялась, что больше никогда плакать не буду. В те годы депрессии я пробовала отказаться от старой клятвы, потому что мне чудилось, что, если заплакать, станет легче, да только кто-то внутри меня, видно, принял ту клятву всерьез и не собирался отступаться, что бы я сама ни думала. Так что плакать я не могла и не могла заставить себя поднять задницу с дивана, а когда заставляла, так не знала, куда деваться. В ток-шоу только и болтали про психотерапию и всякие таблетки, но, чтобы купить антидепрессанты, нужна монета, а представить, как я сижу и выкладываю кому-то свои беды за свои же денежки, я просто не могла. Когда Рози уходила на работу, у меня для этого дела были четыре стены квартиры. На нее я свои беды тоже не сваливала.
Когда все пошло наперекосяк? Будь я проклята, если знаю. Пошло, и все тут. Карма, так сказать, если вам нравятся красивые слова из иностранных религий. Дома в Тисоне это называлось расплатой. Вроде как кто-то там, наверху, позаботился, чтоб я получила свое за всех, кого ограбила и обидела. Забавно, что этот «кто-то» не замечал, как меня обижают, когда я была еще маленькой девочкой.
Я уж и не могу вспомнить, но было время, когда я была невинна. Дети ведь не рождаются плохими, правда?
Теперь-то, наверно, без разницы. Что родилась плохой, что выросла плохой: кому какое дело, как это вышло? Все равно ничего не осталось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165