— Ого! — Прохор замигал синими чистыми, как у ребенка глазами.— Раз он пьяница, так замнем преступление? Ваши дружки убили человека. Попирая законы, подстрелили архара. А вы, значит, их — под свое крыло!
— Что ж, по-вашему, архар дороже людей?
— Ого!—повторил Прохор.— Одним запрещено, а другим — можно! Да существуют ли для вас, в конце концов, законы и правила? Или, думаете, законы писаны для других? А вы можете творить, что вам вздумается? —- Весь побледнев, по-петушиному вытянув шею, посмотрел на Нормурада.
Но тот молчал. Большая медно-красная голова была по-прежнему опущена, только вены сильнее набухли у висков да темные большие руки, лежавшие на коленях, начали мелко-мелко дрожать.
— Хорошо! — сказал Атакузы.— Раз так, разговор кончен. Но я скажу вам, кто вы!..
— Отец! — крикнул Хайдар.
Нормурад-ата встал, тяжело опираясь о стол. В широком, скуластом лице не осталось ни кровинки.
— Ох ты, дорогой, дорогой мой племянник! — сказал, тяжело ворочая языком.— А я сижу радуюсь: уразумел мой Атакузы кое-что. Все последнее время камни так и падали вокруг тебя. Надо бы извлечь урок, да представляешь ли хоть себе, о чем ты говоришь с нами? Ты начисто, Атакузы, забыл об одном: есть на свете совесть, есть честность!
Дядя трясся, как в приступе падучей. Атакузы крепче сжал зубы. Выйти бы хоть молча! Чувствовал — откроет рот, проклянет дядю. Закрыл глаза. И снова увидел Тахиру. Дочка, любимая дочка, снова беззвучно упала перед ним на колени. Боль вырвалась наружу.
— Совесть! — выкрикнул.— Ладно уж, дядя! Чужая боль не ранит тела. Пусть я кажусь вам самым бессовестным человеком на свете. Пусть! Но говорил вам и еще повторю: чужой, сочувствующий беде, лучше бессердечного родича!
Хайдар, побледнев, шагнул к отцу:
— Остановитесь, отец' Есть же границы...
— Отойди, размазня!.. Спасибо, дядюшка! Есть такая поговорка: беркут, состарившись, становится коршуном. Коршуном клюете родню свою! Спасибо! — Атакузы отшвырнул в сторону сына, пинком распахнул дверь и исчез во тьме.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1
Кудратходжу собирались хоронить на следующий же день. Но, непонятно почему, тело увезли вдруг в район, на экспертизу. Продержали два дня. Лишь на третий разрешили предать земле. На похороны собралось человек двадцать пять, все больше старики. Пришли и Прохор с Уразкулом. Был и Хайдар. Он не хотел идти, но дядя настойчиво просил:
— Сходи. Издавна говорили: на покойников обиды не держат. Я бы и сам пошел, да, видишь, занемог.
Всю дорогу с кладбища домой Хайдара не оставляла тревога. Вызывали в район Кадырджана — на допрос. Сегодня и отца вызвали то ли в милицию, то ли в райком. В доме неспокойно. Тахира не перестает — плачет, мать места себе не находит.
Хайдар вошел во двор и невольно остановился. Тихо, безлюдно, словно брошенный очаг. И еще сильнее подступила тревога. Прошел в
конец сада к арыку Солнце уже спряталось за горизонтом, но жара все еще не спадала, воздух оставался горячим, а в саду даже было душнее, чем днем.
Хайдар поплескался в арыке, чуть освежился. Поднялся было, чтобы уйти, и невольно вздрогнул. Высокие, в рост человека, камыши по ту сторону арыка раздвинулись, и в них показалась растрепанная лохматая голова с лихорадочно горящими глазами. Кадырджан, в распахнутой до пупа серой рубашке, в потертых джинсах, мрачно глядел на Хайдара.
— Я жду Тахиру. Ты мне тоже нужен!
Кадырджан, легко подпрыгнув, ухватился за ветку тала и, перелетев арык, очутился рядом с Хайдаром:
— Что уставился на меня? Не узнаешь?
— Трудно узнать... Что тут делаешь?
— Я же сказал: жду Тахиру.
— Тахира не выйдет.
— Ты так думаешь? —усмехнулся Кадырджан.— Пока не свалилась беда на мою голову, я был нужен! В зятьки торопились записать. А попал в беду — так вы в кусты, дорогие родичи? А?
Хайдар чуть отступил назад.
— Послушай, Кадырджан, чего ты от меня хочешь?
— От тебя лично — ничего. Я отца твоего прошу, Атакузы-ака! Мог бы замять дело. Мог бы!..— Последние слова Кадырджан выкрикнул высоким плачущим голосом.
Хайдар брезгливо посмотрел на него:
— Плетешь, Кадырджан, не знаю что. Насмерть ведь сшиб человека. А теперь просишь отца, чтобы собой прикрыл тебя. На что толкаешь его! Он и без того страдает — из-за тебя, из-за отца твоего. Сегодня вызывали в район...
— Подумаешь — вызывали! Если захочет, все уладит.
— Вижу, тебе не Тахира нужна, а тесть. Да ты хоть любил ее?
— А какая теперь разница: любил я ее или нет? — Зеленые кошачьи глаза Кадырджана сузились, кончик длинного носа странно шевельнулся.— Не пойму вашу семью. Неужели вам, тебе и отцу, безразлична судьба Тахиры? Подумали бы, что станет с ней без меня. Ведь она уже... Дошло до тебя?
— На этом выехать хочешь? — Хайдар двинулся на него. Он был страшен в эту минуту. Высокий, гораздо выше Кадырджана, лицо налилось темной кровью.-- Да, дошло до меня. Дошло: ты — сволочь последняя! Раньше я еще сомневался. Спасибо, открыл глаза. Мерзость, а не человек! — Он сгреб в кулак ворот рубашки Кадырджана. Затрещала ткань.
Оставив в руках Хайдара большой лоскут, Кадырджан отскочил. Снова ухватился за ветку тала, перемахнул через арык.
— Хорошо, ладно, я мерзость,— грозился, стоя по ту сторону арыка,— но запомни, дорогой сородич, запомни: если меня засудят, не видать тебе Латофат! Как своих ушей!
Хайдар молча повернулся, зашагал к дому. Подальше от этих
кошачьих глаз. Они так и манили — броситься через арык и наотмашь, « наотмашь, справа и слева по этой шакальей физиономии...
Бедная Латофат! Вчера ночью они опять вместе шли от дяди. Оба молчали. Думали об одном и том же. Но что сказать, чем успокоить ее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102