— Я глянул на рабыню. — Ты весьма изобретательна.— Может быть, я и вправду вечная рабыня, — улыбнулась она.— Может быть.— А ты веришь в провалы во времени?— Не очень, — ответил я. — Я мало что понимаю в таких делах. Я ведь не физик.— А в то, что у людей может быть много жизней и в каждой из них они могут встречаться?— Не исключаю. Но поверить в это сложно.— Такой странный сон… — задумчиво проговорила блондинка.— Мне кажется, — произнес я, — что сон твой был о нашем мире и нашем времени. В нем зашифрованы не тайны иной реальности, а истины, живущие в твоем подсознании.— Какие истины?— Например, что женщина по своей природе — вечная рабыня, а мужчина — вечный господин.— Мужчины моего мира — не господа своим женщинам.— Это их и погубило.— Не всех, — возразила она.— Может быть, и не всех. Но стоит хоть кому-то из них подвергнуть сомнению уродливые стереотипы, которые вбили ему в голову, как на него тотчас ополчится все общество.— Неужели у моего мира нет никакой надежды на спасение?— Почти никакой. Вероятно, кое-где появятся сообщества людей, помнящих, что такое отвага, долг и дисциплина. Эти маленькие общины смогут стать семенем, из которого вырастет новая, здоровая цивилизация людей, живущих в гармонии с собственной природой.— Неужели моей нынешней цивилизации суждено погибнуть?— Безусловно. Она сама себя разрушает. По-твоему, агония может продлиться еще тысячу лет?— Не знаю…— Боюсь только, — продолжал я, — что на смену ей придет еще более уродливая цивилизация. Блондинка потупила взгляд.— Люди скорей умрут, чем задумаются, — сказал я.— Не все, — упрямо возразила она.— Это правда… В любой культуре найдутся изгои, одинокие странники, с холодным удивлением взирающие на мир с горной вершины.— Почему же горианам, в отличие от землян, не свойственно стадное чувство?— Возможно, у них другая психика. А может, это связано с многообразием городов-государств, традиций и каст.— По-моему, мужчины Гора просто другие.— Едва ли не все они произошли от землян.— Наверное, от особенных землян.— От каких именно? — спросил я.— От тех, которые способны властвовать.— На Земле наверняка есть мужчины, способные властвовать, — согласился я.— Может быть, — вздохнула она. — Не знаю.— Встань, рабыня, — приказал я.— Да, господин.— Нынче ночью ты мне понравилась, рабыня. Пожалуй, ты заслужила клочок ткани на бедра.— Спасибо, господин!Глаза ее заблестели. Вряд ли бы она обрадовалась сильней белому шелковому платью до земли.Я отрезал от рулона алой ткани кусок длиной пять футов и шириной фут, обернул им ее соблазнительные бедра и подоткнул пониже талии, так, чтобы был виден пупок. На Горе это называется «живот рабыни».— Ты сделал мне «живот рабыни», господин?— Да. Разве это неправильно?— Правильно, господин.— Тебе нравится?— Очень, господин.Я не сводил глаз с ее гладкого, упругого животика.— А знаешь, почему юбки рабынь не завязывают узлом, а подворачивают?— Почему, господин?Я взялся за уголок ткани и рванул ее с такой силой, что девушка, ахнув, дважды обернулась вокруг своей оси. Она вновь стояла передо мной обнаженная, испуганная, беззащитная. Рабыня перед господином.— Теперь поняла?— Да, господин.Я бросил ей лоскут, и она поспешно обмотала его вокруг бедер, не забыв при этом обнажить живот.— Неплохо, рабыня, — похвалил я.— Благодарю тебя, господин.Я погрузил руку в мешок, извлек оттуда пригоршню дешевых цветных бус, выбрал красно-черное ожерелье и протянул ей.— Господин, — блондинка указала на другие, желто-голубые бусы, — а можно мне носить и эти тоже?У Тенде и Элис было по две нитки бус, поэтому я не видел причины отказывать белокурой дикарке в ее невинной просьбе. Я дал ей вторые бусы, а остальные бросил обратно в мешок. Черно-красное ожерелье было уже на ней. Вторую нитку она протянула мне.— Господин, пожалуйста, не мог бы ты надеть это на меня сам?— С удовольствием, — ответил я.Яркие цветные бусинки прекрасно смотрелись в ложбинке между грудями.— Почему ты выбрала эти цвета?— Голубой и желтый — цвета рабства?— Правильно, — сказал я.Крыши павильонов, где рабов выставляют на аукцион, обычно раскрашивают в желто-голубой цвет; из такого же полотна шьются палатки работорговцев. Выставляемых на продажу рабынь часто связывают голубыми и желтыми веревками; ошейники и браслеты нередко покрывают желтой эмалью, а цепи — голубой. В одежде работорговцев эти цвета тоже преобладают; если не весь наряд, то хотя бы рукава и отвороты непременно голубые или желтые.— Рабыне можно носить такие бусы? — спросила она.— Они тебе к лицу, — сказал я.— Значит, я могу оставить их у себя?— До тех пор, пока я не сочту нужным их отобрать. Я или любой другой свободный мужчина. — Я взял ее за плечи. — Эти бусы не принадлежат тебе. Тебе просто позволили их поносить.— Да, господин. Я понимаю. Мне ничего не принадлежит. У меня нет собственности. Я сама — собственность мужчин.— Верно. — Я развернул ее лицом к себе. — Кажется, ты наконец-то начинаешь чувствовать себя рабыней.— Да, господин. Этой ночью ты многому научил меня. Впервые в жизни я ощутила свое тело. Наверное, я никогда больше не буду ходить и двигаться как мужчина.Я сжал ее плечи и сурово посмотрел в глаза:— Ты — не мужчина. Ты — женщина. Постарайся понять это.— Да, господин.— Отныне ты станешь настоящей женщиной. Ты будешь двигаться как женщина, мыслить как женщина, чувствовать как женщина.— Странно… — прошептала блондинка. — Я рабыня, но никогда в жизни я не ощущала себя настолько свободной.— Ты вырвалась из темницы условностей и предрассудков. Она вздрогнула.— Ступай к невольничьему шесту, — велел я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129