Они находятся в сорока пяти милях к югу от острова Куба, сударь.
– Планше, могу я попросить тебя об одном одолжении? – перебил его д’Артаньян.
– Попросить? Вы можете мне приказать все, что вам угодно!
– В таком случае сделай милость, прибегай к географическим названиям только в самом крайнем случае. Я силен в этой науке ровно столько же, сколько и в латыни.
– Слушаюсь, сударь! Могу я попросить вас напомнить, на чем я остановился…
– На варварском английском языке.
– Ах да, сударь. Конечно. Именно – на варварском наречии этих британцев.
– Кстати, относительно этого языка, Планше. Я полностью разделяю это мнение, я составил его во время нашего путешествия в Лондон.
– Эх, славное было время, сударь. У меня так и стоит перед глазами ваш выпад, которым граф де Вард был пригвожден, словно жук булавкой. Да и мной вы, помнится, остались довольны, сударь!
– Верно, Планше. Ты лихо расправился с лакеем этого господина.
– Его звали Любен, и он был не дурак подраться, – тотчас же отозвался Планше, мечтательно прикрывая глаза.
– Но вернемся к наречию этих островитян, – предложил мушкетер, – потому что, вне всякого сомнения, диалект несчастного лорда Бэкингема языком никак было не назвать.
– Однако, сударь… – начал озадаченный Планше.
– Что такое?
– Однако мне показалось, что лорд Бэкингем разговаривал с вами в тот раз по-французски…
– Неужели?! Хотя, конечно, это, видимо, так и есть. Ведь я понимал все, что он мне говорил, между тем как я не знаю ни слова по-английски.
– Вот видите, сударь…
– Тем более я прав, Планше. Если акцент способен до такой степени все испортить, то что же говорить о самом языке! Однако мы отвлеклись.
– Я почтительнейше продолжаю, сударь. Эти англичане сказали Гримо, что черепахи со всего Карибского моря собираются в этом самом Логерхете для того, чтобы откладывать свои яйца.
– Что ты говоришь, Планше! Черепахи ведь не куры!
– И тем не менее, сударь, это так. В тех краях все набекрень: черепахи больше всего походят на змей в панцире, а откладывают яйца, как птицы. Они это делают на песчаных отмелях, а потом из них вылупляются маленькие черепашки. Так же поступают и крокодилы, которые там зовутся кайманами.
После разговора с англичанами Гримо вбил себе в голову, что он должен наведаться в этот самый Логерхет – страну черепах. Там, видите ли, вовсе не нужно ни ловкости, ни везения, ни каких-либо приспособлений, чтобы добыть хоть сотню черепах. Ведь эти существа вылезают из воды, чтобы откладывать яйца, и весь песчаный берег так и кишит ими.
По словам англичан, способ охоты до смешного прост. Надо подсунуть под черепаху толстую палку и, орудуя ею, как рычагом, перевернуть ее на спину.
– И все?
– Этого достаточно. Черепаха не может перевернуться без посторонней помощи, а следовательно, она не уползет обратно в море, откуда появилась.
– Что же было дальше?
– А дальше, сударь, этот упрямец отправился… к индейцам.
– Ты хочешь сказать, что он вступил в переговоры с дикарями?!
– Совершенно верно, сударь.
– Но для чего?
– Чтобы они сделали ему каноэ.
– Зачем ему понадобилось каноэ?
– Да все затем же, сударь. Чтобы добраться до этих самых… виноват, сударь, Каймановых островов и Логерхета…
– Хорошо. Но как же Гримо объяснялся с индейцами?
– О сударь! Ему-то как раз договориться с ними было легче, чем любому другому христианину. Дикари ведь привыкли объясняться друг с другом на языке жестов, а их гортанные выкрики уж и подавно языком не назовешь. Как вы знаете, сударь, наш Гримо весьма силен в искусстве пантомимы и прекрасно растолковал дикарям все, что ему было нужно, не раскрывая рта.
Самое интересное, что индейцы почуяли в Гримо родственную душу. Впрочем, меня это не удивило. Дикари прониклись к нему искренней симпатией. Правда, демонстрировали они ее на свой манер.
Престарелый вождь племени подарил нашему молчуну головной убор из перьев попугая. Гримо в нем и впрямь сильно напоминал эту птицу. Однако, когда он захотел вежливо отказаться от такой чести, уверяя, что он недостоин ее, и даже попробовал снять перья со своей головы, вождь сильно расстроился и чуть было не приказал спустить с Гримо шкуру за нарушение обычаев племени. Так что наш немногословный Гримо вынужден был ходить попугаем почти все время, что мы находились на Тортуге.
Вообще-то тамошние индейцы – свирепые с виду ребята. У них в обычае пытать захваченных пленников, привязывая их к дереву и поджигая длинные шипы, предварительно обмотанные тряпьем и вбитые между пальцев рук и ног пытаемой жертвы. Считается, что если пленник при этом улыбается и распевает песни, то он храбрый воин и заслуживает легкой и скорой смерти.
– Как же они поступают, если находится чудак, которому затруднительно распевать песни с горящими шипами между пальцев рук и ног? – с невольным содроганием спросил д’Артаньян.
– Тогда индейцы заключают, что пленник трус и заслуживает продолжения пыток. Мне самому, к счастью, видеть их не приходилось, но рассказывают, что все, что вы можете увидеть в Париже в день публичной казни на Гревской площади, просто детская забава по сравнению с тем, что проделывают дикари с белыми христианами в Новом Свете.
– Однако, сударь, – продолжал хитрец, бросая на хозяина быстрые взгляды, чтобы удостовериться в произведенном эффекте, – хоть эти ребята и свирепы, но, если найти к ним подход, с ними вполне можно иметь дело. Гримо этот подход нашел.
Он заплатил им несколько монет, и индейцы смастерили ему отличное каноэ. Престарелый вождь сам долго бродил по лесу, пока не разыскал здоровенный кедр, по его мнению, наиболее подходящий для этой цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145