На следующий день мы так и поступили. Несколько пастелей и карандашных рисунков, как раз из тех пейзажей, о которых он говорил: гуляющие под соснами девушки, одна из них читает письмо, стоя у фонтана; усеянный цветами луг, а на нем девушки и лев, на заднем плане — море и плавающие в нем нимфы. Я даже осмелилась выставить отнюдь не успокоительную и неподходящую картину, которую нарисовала на «Морской Провидице», с изображением идущего ко дну брига и прекрасного утопленника. Надо сказать, первой купили именно ее.
На протяжении недели Эмальдо каждый вечер обедал с нами в доме с кораблем. В моей памяти сохранились отсветы заката, игравшие на стекле бокала, белоснежные салфетки, синие чаши для воды из тончайшего фарфора. В Тулии принято возлежать за едой, но тетушка опиралась при этом на подушки, а Эмальдо с венком из плюща на голове походил на лесное божество; все стены в округе заросли плющом, и в его честь к обеду всегда вывешивали гирлянды, непременно из живых растений. Видя мои успехи, он совсем расцвел. А я по-своему полюбила его. Такой пылкий, такой красивый и к тому же он здесь, рядом со мной.
Прошла неделя, Эмальдо казалось, что тетушка свыклась с моим присутствием; торговец мылом жаждал все новых работ, и у меня болели пальцы, а в кожу въелась краска, и вот «Нилени» пришла пора отправиться в путь на восток, в порт Тули, а затем в тулийскую Кирению, страну, где скалы вырастают прямо из воды. Эмальдо с сожалением сказал, что вернется через несколько месяцев, не раньше. Его подобные озерам глаза уже оплакивали нашу с ним разлуку. Может, я дам ему какое-нибудь обещание, чтобы он мог с уверенностью дожидаться возвращения?
— Мне думается, во время плавания ты повстречаешь другую. Какую-нибудь киренийскую девушку с золотистыми волосами, которая вольна дарить свою любовь.
— Где твой великий возлюбленный? Покажи мне его. Иметь такую, как ты, и не показываться…
— Эмальдо, я говорила тебе, что должно произойти. Неужели ты хочешь, чтобы я покрыла себя позором?
— Где он, этот пес?
— Не знаю. Эмальдо, я не знаю, и меня это сильно удручает.
Но я уже столько раз говорила о нашем обручении, что теперь и сама наполовину уверовала в это, как чуть не поверила в Кандире, будто какая-то из моих родственниц заболела и скончалась.
В последний вечер накануне ухода «Нилени» в плавание мы с Эмальдо отправились на прогулку и, что правда то правда, привлекли к себе немало внимательных взглядов.
Стоя у парапета набережной, мы смотрели на окруженную водяными лилиями «Нилени» и, поскольку вечер выдался ясный, заметили вдали на юго-западе синее облако — предвестие острова Китэ.
Китэ славен своей причудливостью, Эмальдо превозносил его до небес. Известно ли мне, что его жители летают, подобно богам? Я приняла это за очередную выдумку, но он ухитрился растолковать мне, что неподалеку от порта Тули расположено место, где можно сесть на что-то вроде корабля с воздушными змеями; там дуют ветры, позволяющие воздушным судам долететь до острова и приземлиться.
— Ах, будь у меня время, — задумчиво проговорил он по-тулийски, — мы отправились бы с тобой в Старую Дженчиру. Тебе понравилось бы там.
Стоило ему произнести эти слова, как во мне отозвалась какая-то струна.
— Старая Дженчира? Кроме этого города есть другой?
— В нескольких милях от побережья. Вначале гавань находилась там, но потом море отступило. — Чтобы мне было понятней, он заговорил по-крониански и рассказал, что Старая Дженчира благоденствовала во времена античности, в ней располагались знаменитые школы и университеты, внушительные здания, где размещались представители суда, власти и церкви; все они пришли в упадок, но до сих пор не опустели. — Там колоссальный храм богини. По-прежнему священный. В нем празднуют Вульмартии.
Хотя в Дженчире и стоял храм богу, имени которого я так и не узнала, город не показался мне особенно набожным. В доме с кораблем не было даже домашнего божка; впрочем, когда подавали вино, сидевшие за столом провозглашали тост в честь тулийского бога виноделия Зандороса, или, как его еще называли, Дорноя.
— Но, — со вздохом проговорил Эмальдо, — завтра на заре мы уходим в плавание.
— Ты же вернешься, — возразила я — весьма неблагоразумная с моей стороны реплика.
— Да, а ты, Айара, ты будешь здесь для меня?
К этому очередному варианту своего имени я уже привыкла и не стала поправлять Эмальдо, а сказала:
— Ты ведь знаешь, я не могу — мне нельзя.
Он расплакался, отчего я просто оторопела.
Он всхлипывал, прислонившись к парапету набережной.
Что мне было делать? Не поймешь: то ли смеяться, то ли терзаться от стыда и угрызений совести.
— Да не плачь же, Эмальдо. Вовсе не стоит плакать из-за…
— Из-за любви… ты считаешь ее никчемной… у тебя каменное сердце.
— Но как же ты можешь любить меня…
— С первого взгляда я полюбил. А теперь ты плюешь на меня. Уйди, я буду плакать. Я прыгну в море и погибну.
Внезапно смех пересилил все остальное. Я увидела в Эмальдо нас обоих — Фенсера на лестнице у Илайивы, самое себя с этим дурацким путешествием.
Я положила руку ему на плечо, чем привела бы в шоковое состояние пожилых дам, случись им проходить мимо.
— Дорогой Эмальдо. Я ценю твою любовь, но неужели ты не понимаешь, что я тоже люблю, а потому никогда не смогу нарушить своих клятв?
Он поднял голову — мокрые глаза, словно синие цветы под дождем. Выглядел он потрясающе. Жаль, что он впустую растрачивает на меня столь пылкие чувства.
— Тогда пообещай мне лишь одно. Если он тебя обманет — вот я.
— Если он обманет… Если ко времени твоего возвращения я окажусь здесь, значит, он обманул меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177