Имей терпение.
Он яростно ответил ей:
- Ты уже однажды предала отца ради любовника.
Она спокойно сказала:
- И могу снова... и что ты можешь сделать, отец?
Лицо его побелело; он поднял руку, будто хотел ударить ее. И тут в
его глазах появился страх, как тогда, когда он говорил о Силах, которые
сможет вызвать и приказывать им, а она добавила:
- Или они будут приказывать нам.
Рука его опустилась. Он поднял кувалду и дал мне блюдо и кувшин.
Мрачно сказал:
- Идемте.
Мы вышли из комнаты, он по одну сторону от меня, Дахут по другую.
Спустились по лестнице. В зале находилось множество слуг. Все в белой
одежде и с незажженными факелами. Когда мы появились, все они опустились
на колени. Де Керадель нажал на стену, часть ее отошла, обнажив уходящие
вниз широкие каменные ступени. Рука об руку мы пошли по ним, слуги за
нами, пока не остановились перед сплошной стеной. Де Керадель снова нажал,
часть стены медленно и плавно, как занавес, поднялась.
Она закрывала вход в обширное помещение, высеченное в скале. Долетел
резкий удушливый запах и рокот множества голосов. Помещение освещалось не
ярко, но свет был чистый и прозрачный, как сумерки в лесу. На нас смотрело
свыше ста мужчин и женщин, у всех широко раскрытые пустые глаза, все
восхищенно смотрят в другой мир. Но нас они видят. Вокруг всей пещеры
маленькие помещения, оттуда выходят все новые и новые люди; женщины несут
на руках детей; дети побольше держаться за юбки матерей. И у детей тоже
широко раскрытые глаза.

Де Керадель поднял булаву и крикнул им что-то. Они ответили на крик,
подбежали к нам и упали лицом вниз. Подползали, чтобы поцеловать мне ноги,
ноги де Кераделя, стройные ноги Дахут.
Де Керадель начал петь, пение низкое, звучное, древнее. Дахут
подхватила песню, и я услышал, что сам пою, хотя не понимал языка. Мужчины
и женщины встали. Они тоже запели. Стояли, раскачиваясь в такт. Я смотрел
на них. У большинства лица истощенные, старческие.
Одежда как в древнем Карнаке, только лица другие, чем у жертв в
Карнаке.
На груди, над сердцами, сверкание, только у многих оно тусклое,
пожелтевшее, умирающее. Только у детей яркое и устойчивое.
Я сказал де Кераделю:
- Слишком много стариков. Суть жизни у них истощена. Нужны молодые
жертвы, в которых огонь жизни горит высоко.
Он ответил:
- Разве это важно? Любая отбираемая жизнь - жизнь.
Я гневно сказал:
- Важно! Нам нужны молодые! Не эти старики со старческой кровью.
Он посмотрел на меня в первый раз с того момента, как я отбросил
кувалду. В его горящих глазах расчет, удовлетворение и одобрение.
Посмотрел на Дахут, она кивнула и прошептала:
- Я права, отец, он с нами, но... терпение.
Де Керадель сказал:
- Молодые будут... позже. Сколько угодно. А пока придется обойтись
тем, что есть.
Дахут коснулась моей руки и указала. В дальнем конце пещеры рампа
вела к другой двери. Дахут сказала:
- Время идет, мы должны сделать, что можем... сейчас.
Де Керадель продолжил песнь. Мы пошли втроем перед рядами
раскачивающихся поющих мужчин и женщин. Слуги с факелами шли за нами,
дальше - поющие жертвы. Мы поднялись по рампе. Беззвучно открылась дверь.
Мы прошли в нее и оказались на открытом воздухе.
Де Керадель прошел вперед, пение его становилось все яростнее, все
более вызывающим. Ночь облачная, вокруг нас вились клочья тумана. Мы
пересекли широкое открытое пространство и вступили в темную дубовую рощу.
Дубы вздыхали и шептали, потом ветви их задрожали, листья зашумели,
подхватив пение. Де Керадель приветствовал их поднятой кувалдой. Мы
миновали дубы.
На мгновение древние времена, современность, вообще всякое время
сошлись во мне. Я приглушенно сказал:
- Карнак - не может быть. Древний Карнак был тогда, и он здесь,
сейчас!
Дахут обхватила меня за плечи. Губы Дахут прижались к моим. Она
прошептала:
- Для нас нет ни тогда, ни сейчас, любимый.
Пение становилось слабее, неувереннее. Показалась ровная площадка,
уставленная монолитами; не упавшие или наклоненные, как сейчас в Карнаке,
но прямые, вызывающие, как в Карнаке тогда. Десятки монолитов образовали
спицы огромного колеса. А в центре их сердце, гигантский дольмен,
Пирамида. Храм. Подлинный Алкар-Аз, больший, чем в древнем Карнаке, и
вокруг него клубятся клочья тумана. Туман, как огромная перевернутая чаша,
накрывает Пирамиду и монолиты. А у камней стоят тени - тени людей.
Руки Дахут закрыли мне глаза. И вдруг вся странность, все сравнения -
все это забылось. Де Керадель обернулся к жертвам, продолжая выкрикивать
песню, он поднял кувалду, черные символы на поясе и груди его плясали, как
ртуть. Я поднял блюдо и кувшин, продолжая петь. Запинающиеся голоса снова
набирали силу, пели, и губы Дахут снова были с моими:
- Любимый, ты с нами.
Дубы наклонялись, размахивали ветвями, подхватывали пение.
Слуги подняли факелы и стояли, как ожидающие собаки, вокруг жертв. Вы
вышли на площадку с монолитами. Впереди шел, высоко подняв кувалду, де
Керадель, ею он указывал на Пирамиду, как священник на алтарь. Дахут шла
рядом со мной, пела, пела, высоко поднимая свой золотой серп. Толще
становились стены перевернутой туманной чаши над нами и вокруг нас, все
гуще окутывал нас туман. Темнее становились тени, охраняющие стоящие
камни.
Жертвы обходили стоящие монолиты, танцевали вокруг них в древнем
танце, как бы сливаясь с танцующими клочьями тумана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71