Щука положил руку на его худую, узкую ладонь.
— Рад тебя видеть, старина,— сказал он с необычной для него теплотой.
Калицкии поднял голову и посмотрел на Щуку из-под кустистых бровей черными, глубоко посаженными глазами. В них не было прежнего блеска. Они' казались погасшими и очень усталыми.
— Я тоже,— тихо сказал он.
— Нам обязательно надо встретиться...
— Когда ты уезжаешь?
— В среду утром. Калицкии вяло улыбнулся.
— Ну, вот и кончилась война.
— Будем надеяться, что так,— буркнул Щука.— И все-таки это звучит как-то непривычно, правда? Кончилась война... Значит, во вторник вечером. Ты здесь с семьей?
Калицкий покачал головой.
— Нет, один.
— А жена?
— Маринка? Погибла во время восстания.
— Что ты говоришь!— воскликнул Щука и, не зная, что сказать, стал машинально крошить хлеб.
— Товарищ Щука!— окликнул его Свенцкий.— У вас полная рюмка!
Щука кивнул, выпил водку и продолжал крошить хлеб.
— Моя Мария тоже умерла,— сказал он, немного помолчав.
Калицкий поднял на него усталый взгляд.
— В Равенсбрюке,— пояснил Щука и, поколебавшись, спросил:— А твои сыновья?
— Тоже погибли.
У Щуки перехватило горло.
— Оба?
— Да. Давно. Еще в сорок третьем году. Значит, во вторник?
— Да, во вторник,— медленно повторил Щука. Разговор не клеился. Напротив громко говорил Врона:
— Я только одно знаю. Когда мы были в лесу, я и мои ребята представляли себе это иначе. Слишком быстро некоторые наши товарищи успокоились и почили на лаврах. Если так и дальше пойдет, мы как пить дать проиграем революцию. Сейчас надо во как всех держать!— И он показал сжатые кулаки.— Не сглаживать классовые противоречия, а заострять их, бить врага по голове, потому что, если мы вовремя не ударим, он всадит нам нож в спину.
Свенцкий, снисходительно улыбаясь, кивал головой.
— Все это верно, товарищ майор, но вы забываете об одном.
— О чем же?
— О том, что политика дело не простое. На данном этапе наша задача — смягчить недовольство.
Врона посмотрел на него исподлобья.
— Чье? Кулаков? Помещиков?
— Я говорю вообще, в широком смысле,— уклончиво ответил Свенцкий.— Мы должны привлекать на свою сторону, объединять...
— Кого?
— Как это кого?— удивился Свенцкий.— Народ. Смуглое лицо Вроны слегка потемнело.
— Народ! А вообще-то вы знаете, товарищ Свенцкий, что такое польский народ и чего он хочет?
— Мне кажется...— начал Свенцкий. Но тот не дал ему договорить.
— Кого вы хотите привлекать на свою сторону? Тех, кто спит и видит, как бы опять закабалить рабочих и крестьян и обречь их на нищету? Или тех, кто стреляет из-за угла в наших лучших людей? Это, по-вашему, польский народ?
— Ах, майор, майор...— Свенцкий развел руками.— Ваше возмущение мне понятно, меня ведь тоже многое огорчает...
— Но на знамени революции вы бы охотно написали: «Давайте жить в мире, братья поляки!»
— Страна разорена, люди измучены, надо трезво смотреть на вещи.
— И во имя этой трезвости вы готовы усыпить бдительность людей и подсунуть им сусальное согласие? Нет!— Врона стукнул кулаком по столу.— Так дело не пойдет, большевики так не поступают. Это верно — страна разорена, люди измучены, но мне кажется, вы, товарищ Свенцкий, даже не подозреваете, какой огромный запас сил таится в измученном народе. И эти силы — наши коммунистические силы — будут расти и увлекут за собой массы... Эх! — Голос у него по-мальчишески сорвался, в нем послышалась горечь.— Жалко, что многие наши товарищи не увидят этого...
Свенцкий воспользовался случаем, чтобы перевести этот щекотливый разговор на другую тему.
— Как подвигается следствие по делу убитых?— спросил он.
Врона глянул на него исподлобья.
— Не беспокойтесь,— буркнул он,— эти бандиты от нас не уйдут. Если их не поймаем, то рано или поздно к нам в руки попадутся все, кто стоит за этим убийством и за многими другими.
Свенцкий задумался.
— А вам не кажется, товарищ Врона, что это могла быть отчаянная выходка какого-нибудь фанатика?
Врона промолчал,
— Ведь и такую возможность над® щжзжм&ть то внимание,— продолжал Свенцкий.
Врона забарабанил пальцами по столу.
— Можно задать вам один ©опрос?
— Пожалуйста,— поспешно сказал Свешршй.— Я вас слушаю.
— Вы верите в чудеса? Новоиспеченный министр слегка опешил.
— Я?
— Да, вы.
— Я вас не понимаю. Почему я должен верить в чудеса?
Врона пожал плечами.
— Это вы должны знать, а не я. Просто на ваш вопрос я ответил вопросом.
Тем временем Щука снова заговорил с Калицким:
— Какие у тебя планы на будущее? Останешься в Островще?
— Пока еще не знаю,— ответил Каланншй.— Меня зовут в Варшаву.
— Ну что ж, пожалуй, это правильно, а?
— Ты думаешь? Чего мне там делать? Без меня обойдутся.
Щука поднял тяжелые веки,
— Не понимаю. Как это — чего там делать? Разве сейчас мало дела?
Калицкий махнул рукой.
— Надо смотреть правде в глаза, дорогой. Такше, как я, сейчас не в чести.
— Такие, как ты? Я не узнаю тебя, Ян, И это говоришь ты, старый социалист?
— Что же делать, если это правда.
— Чья правда?
— Чья? Моя. Вот ты говоришь, что я старый социалист. Видно, я социалист старого сштда. Потому что я чересчур щепетилен, разборчив и чувствителен. К тому же у меня есть собственное Я люблю говорить правду в глаза, а этого сейчас не любят.
Щука наклонился над столом.
— Впрочем, ты сам знаешь, как обстоит дело,— продолжал Калицкий.— Зачем нам с тобой в прятки играть?
Щука сделал нетерпеливое движение.
— Неправда,— резко сказал он.— Все совсем не так, как ты говоришь. Неужели ты в самом деле, что сейчас в Польше осуществляется то, о чем мы мечтали всю жизнь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87