— Какое ужасное столпотворение!— повернувшись к вешалке, сказала она.— Я забыла в пальто портсигар. Но не буду вас задерживать, вы, наверно, спешите?
— Нет, я еще успею.
— Правда?
— Конечно.
Станевич огляделась по сторонам.
— Здесь ужасно скучно, если бы я не была в компании...
Она явно ждала, что он проявит инициативу. Но он этого не сделал, и она, проглотив обиду, засмеялась своим мелодичным низким смехом.
— Нет, не хочу вас задерживать. Идите.— Она протянула ему руку.— Меня будут мучить угрызения со вести, если вы до комендантского часа не попадете домой. Заходите, пожалуйста, ко мне, и не тольхо для того, чтобы увидеться с нашим общим знакомым, хорошо?
Он хотел сказать, что через три дня уезжает из Островца, но в последний момент раздумал и молча поцеловал ей руку.
На улице его охватили сомнения, правильно ли он поступил. Задумавшись, он медленно прошел несколько шагов. Как и всех выходивших из гостиницы, его сразу же обступили оборванные мальчишки, предлагая сигареты и букетики фиалок. Он отогнал их нетерпеливым жестом.
— Купите, пан начальник, купите,— приставал, забегая вперед, самый маленький, пацан лет пяти.
Чтобы отвязаться от него, он достал из кармана деньги, сунул мальчишке в руку и машинально взял влажный букетик. Внезапно он решился, повернул обратно и, расталкивая встречных, вошел в гостиницу. В холле он осмотрелся по сторонам, но Станевич нигде не было. Он постоял еще немного, поискал ее глазами и, вспомнив про фиалки, смял их и сунул в карман пальто. Ругая себя последними словами, он снова вышел на улицу.
Была чудесная, теплая, звездная ночь. Тротуары просохли после дождя, и только кое-где поблескивали неглубокие лужи. Перед «Монополем» стояла длинная вереница военных машин. Шоферы от нечего делать прохаживались вдоль тротуара. В одной машине несколько человек пили водку. К ним присоединились и два милиционера, стоявшие рядом.
Выйдя из «Монополя», люди не торопились расходиться. Возвращаться домой не хотелось. Они собирались группками, смеялись, громко окликали друг друга в темноте, всячески оттягивая минуту расставания. С противоположного конца рыночной площади доносилось разухабистое пение пьяных. По мостовой застучали колеса извозчичьих пролеток, увозивших тех, кто жил далеко от центра. Где-то на окраине города, в стороне Аллеи Третьего мая, прострекотала короткая автоматная очередь.
А надо всем этим в темноте раздавался голос диктора. Опять передавали сводку:
— «...военные действия будут приостановлены сегодня, в субботу, в восемь часов утра...»
Анджей быстрым шагом пошел по направлению к дому. И сразу же за углом, в боковой узкой улочке, наткнулся на патруль. И хотя оружия у него при себе не было и документы были в порядке, он похолодел, как во время оккупации, когда случалось проходить мимо немецких патрульных. К этому неприятному ощущению присоединилось унизительное чувство стыда.
Его не задержали. Солдаты медленно шли посередине узкой мостовой. Когда Анджей поравнялся с ними, один из них направил на него фонарик и сразу же погасил. И вскоре равномерный, тяжелый стук подкованных сапог затих за углом.
У Алика был свой ключ от входной двери. Он сунул его в замочную скважину, но ключ почему-то не поворачивался. Наверно, дверь была заперта изнутри. С минуту он соображал, как быть. Он был уверен, что мать еще не ложилась, но постучаться не хватило духу, и он решил войти через черный ход.
Из кухни сквозь неплотно занавешенные окна в нескольких местах просачивался свет. Он постучал. Шаркающие шаги Розалии послышались быстрей, чем он ожидал. Она подошла к двери и спросила:
— Кто там?
— Я,— понизив голос, ответил он.
Когда он вошел, Розалия громко захлопнула дверь. Он накинулся на нее:
— А потише нельзя? Весь дом перебудите. Старуха, видно, собиралась ложиться спать. Поверх
белой ночной рубашки до пят она накинула толстый халат, а голову обвязала теплым платком. Ее маленькие глазки, выглядывавшие из-под надвинутого на лоб платка, подозрительно уставились на Алика.
— Потихоньку крадется домой тот, у кого совесть нечиста. А мне, слава богу, нечего бояться.
Алик пожал плечами и с независимым видом прошел мимо старухи. В доме было тихо. Не зная, что делать, он в нерешительности остановился посреди кухни.
— А позже ты не мог прийти?— бросила Розалия.
— Мама спит?
— Как же, спит! Места себе не находит, волнуется, что тебя нет. Разве она теперь уснет?
Он старался не смотреть на Розалию, но все время чувствовал на себе ее испытующий, сверлящий взгляд.
— Ну, я пойду. Спокойной ночи.
— Куда ты? Куда ты пошел, Алик?
— Спать.
— А ужинать? Может, ты думаешь, я буду по ночам в столовую подавать? В кухне поешь. Сейчас разогрею.
— Мне что-то не хочется есть.
— Как это не хочется? Опять фокусы! Мать о нем беспокоилась, велела ужин оставить, а он, видите ли, не хочет...
— Почему я обязан есть, если мне не хочется?—- разозлился он.— Спокойной ночи.
Розалия забеспокоилась.
— Господи Иисусе, хоть чаю горячего выпей.
— А есть?
— Конечно, есть.
Чайник стоял на маленьком огне, и вода почти кипела. Алик стал жадно пить, обжигая губы. Розалия стояла рядом и молча смотрела на него. Он выпил залпом чай и отодвинул чашку.
— Может, еще налить?
— Нет, спасибо. Пойду к себе. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи,— ответила она и, покачав головой, тяжело вздохнула.
Алиция ждала сына в холле. Она давно высматривала его из окна; казалось, прошла уже целая вечность. И когда наконец его стройная фигура появилась у калитки, а потом возле дома, у нее отлегло от сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87