Отец пускается в путь, мальчик выходит из кустарника и кричит звонким голосом, не обращая внимания на хозяев Айасте:
— Папа, я нашел лисью нору, иди посмотри!
— На моей земле не смей никого ловить, будь это хоть сам бес,— строго говорит Мате Анилуйк.— А то под суд попадешь.
Мальчишка непонимающе смотрит на хуторянина и оторопело сует палец в рот. Волостной курьер резко поворачивается и уходит, он кричит мальчику, чтобы шел за ним. Вскоре он, прихрамывая, скрывается за елями, мальчик бежит за ним.
И мы больше никогда не увидим старого Ээснера.
Но запомним шестилетнего мальчика, сына бедняка, которого интересуют лисьи и барсучьи норы. Придет время, когда его заинтересует житье-бытье людей. Он попытается как умеет выкурить старые предрассудки и привить новую жизнь. Как бы то ни было, он еще встретится нам на пути, этот пацаненок. Когда он станет уже стройным мужчиной и во рту у него будет не палец, а цигарка.
Мужики из Айасте в конце концов дружно поворачивают к дому. Й этих двух хозяев мы тоже никогда больше не увидим, даром что погода солнечная и лучи четко вырисовывают лошадь, телегу и людей. Они выезжают из леса, через ручей, телега хлябает на мосту и сворачивает к холму. Дружно сидят они рядышком на мешке с сеном, и над лошадью покачивается желтая дуга, купленная на ярмарке в Сангасте. Издалека доносится тарахтенье молотилки и музыкой звучит в душе крестьянина. Они становятся все меньше, их спины удаляются, скрип телеги смолкает, и словно беззвучные тени въезжают они на хутор, в свое старое гнездо, где виднеется лишь дымящаяся труба парового котла.
И все же мы не увидим их больше. Они въезжают на холм и бесследно исчезают, словно ветер или прошлогодний снег. Только поле и печально-сладкое колыханье хлебов на ветру остается после них. Они живут на этом хуторе как свободные, они живут как пленники земли, вот и все, что останется в памяти о них.
ТАНЕЦ ВТОРОЙ
Таавет вот уже несколько лет хозяин Айасте. Он во многом совсем другой человек, нежели старый Анилуйк; перед юрьевым днем исполнилось шесть лет, как Мате Анилуйк покоится на старом кладбище Отепя. Нет больше на Айасте прежней твердости, степенности и трезвости,— считают иные старые хуторяне, как, например, Мартинсон из Сиргасте, чья пушистая борода запечатлена даже в газете. Старый хозяин не был ни на одном собрании машинного товарищества, не терпел болтологии, не бегал в страдную пору в народный дом с трубой за плечами. И вообще сомнительно, бывал ли хоть раз Мате Анилуйк за всю свою жизнь в том доме, обшитом досками, что стоит на перекрестке дорог. Да, вот это был хозяин, такого поищешь,— говорят еще и теперь те, кто в свое время под моросящим весенним дождем входили на кладбище за гробом с благоговейной пеленой во взоре.
О Таавете ничего похвального пока не скажешь, он живет и процветает. В глазах суровых односельчан мало что значит и то, что он был на войне за Эстонию. Старых хозяев вовсе но воодушевляет независимость, не то что молодежь. Золотой
рубль потерян, золотой рубль и хорошие цены на мясо и зерно в Риге и Петербурге, что были перед мировой войной. Свобода для них прежде всего процветанье хутора, не больше.
Таавет еще мальчишкой казался всем в деревне человеком несерьезным. У него, говорили, разболтан тот винтик, что у других сидит крепко. И многие не меняют это свое мнение до самой смерти, хотя никто не берется утверждать, а тем более божиться, будто Таавет человек бестолковый или даже сумасброд. Нет, это не говорили, упаси бог, а все же было бы лучше, если хозяином Айасте стал бы сын Матса Юри. Тот, что погиб на мировой войне. Если бы этот серьезный человек вернулся с войны живой, на Айасте была бы совсем другая жизнь. Хозяйкой пришла бы на хутор, пожалуй, какая-нибудь хозяйская дочь, а не дочь Лээны из хибарки на хуторе Кяо; у этой ничего не было, кроме рваной ситцевой юбки, когда Таавет повел ее к алтарю. Черт его знает, что нашел Таавет в этой тощей и нищей девице. Изъянов особенных у нее, правда, не было, красоту же грехом не назовешь. Вряд ли Мате позволил бы сыну поступить так легкомысленно, если бы был жив. Своей опрометчивой женитьбой Таавет укрепил за собой в глазах деревни мнение как о человеке легкомысленном.
Однако в обращении с батраками Роози была куда строже и требовательнее старой хозяйки, которая вскоре ушла вслед за мужем. В самом деле, она натянула вожжи вовсю, это видели и соседские хозяйки, глаза завидущие, которые до сих пор смотрели на нее искоса, как на выскочку. Признание за Роози деловитости, конечно, не означало примирения с ней, вовсе нет! Внебрачная дочь Лээны Соола — хозяйка в Айасте, кто это забудет! Роози была белой вороной, а такую необычную птицу трудно представить простому хуторянину. К тому же должен ведь кто-то быть, о ком шушукаться, на кого точить зуб.
Время течет своим чередом, но здесь будто и не замечают его. По-видимому, оно течет вдоль большака — в Сангасте, в Тарту или в Выру. Местное времяисчисление началось с покупки хуторов. И теперь живут хутора в неподвижности между лесов и лугов, у болот, на пригорках — всюду, где они однажды были выстроены. В них запрятана своя злоба, свои тайны и крохи любви, которая рдеет золотой крупинкой в невзрачной глине, угрожая совсем исчезнуть из глаз в тяжком крестьянском труде.
Не так ли обстояло дело и с любовью Таавета, если то немногое, что чувствовал он к Роози, можно назвать таким изящным словом. Без платы, как на барщину, была она взята на хутор пасти скотину. Не мечтать о красоте и не любоваться из окна восходом солнышка. Но разве не было у них с Тааветом и теплых чувств, во всяком случае зачали они в любви и радости мальчишку, и теперь он должен стать наследником хутора, если все пойдет хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54