Толочане, придя с молотьбы, съедят за обеденным столом его мясо, оботрут губы и снова пойдут к молотилке; пищеварение хуторян в наилучшем порядке; потом они отправятся за кусты или в нужник — и круговорот природы будет завершен. Но стоит ли так много рассусоливать, если людей ждет работа, а хлеба — молотьба. Все может терпеть, но когда не уродится хлеб, люди ходят повесив носы и кишки у них урчат. Хлеб — это бог, ради которого здесь работают до седьмого пота, мучают людей и животных, ради которого встают в три и ложатся в полночь.
Так-то оно. Черная голова, бодучий и озорной, ты, охочий до самок, довольно озоровать! Еще до того как солнце дойдет до зенита и заглянет в узкое, засиженное мухами оконце в хлеве, твоя шкура будет висеть в сарае на растяжке. Безжалостные парни, словно сама судьба, как тени идут за тобой; Юри пытается переброситься словечком с Роози, поставившей коров на привязь. Чем дольше длится этот разговор, тем лучше тебе, бедный баран со свалявшейся шерстью; не подозревая о плохом, ты толчешься среди овец в углу. Но вот Роози
'Михайлов день — 28 сентября; в этот день крестьяне резали овец.
торопится уйти, и это уже вовсе нехорошо. Когда женщина уходит, значит, что-то не в порядке.
Парни небрежно проталкиваются в угол, хватают барана и волокут его. Животное как может барахтается; но сопротивляться бессмысленно, занятие жалкое и беспомощное. А у другого угла хлева Якоб Лузиксепп все читает газету, и Мате Анилуйк внимательно слушает его.
— «В высочайших кругах вскоре собираются издать приказ, чтобы все делопроизводство и собрания в обществах коренного населения Прибалтики велись только на русском языке, дабы властям было легче следить за деятельностью обществ...»
Парни выволакивают дергающегося барана из двери хлева. Юри соскальзывает ногой с камня в жижу и бранится. Роози почти бегом возвращается из дома, держа глиняную миску для крови.
Все готово, чтобы резать барана.
Барана отводят за хлев, ставят на корыто и связывают ему ноги чересседельникой. Животное болтает ногами, помахивает хвостом, бросает в корыто черные катышки и пытается жалобно блеять. Роози сидит на корточках у шеи барана и держит миску, чтобы не пролилось на землю ни капли крови, все пойдет на кровяные клецки.
Черная голова, взгляни в последний раз своими потухшими от страха глазами на этот желтеющий мир, на птиц, на поля и на людей, что собрались у машины, как водится, в чистых одеждах, ибо молотьба — праздник. Твоей последней мыслью должно быть: жизнь прекрасная, сильная и смешная вещь. Взгляни еще раз, да будет господь милостив к тебе.
Пауль Кяо сидит на телеге и грызет от нечего делать яблоко. Снова слышен голос Якоба:
— «Если это действительно сбудется, то эстонские общества — все до последнего — придется закрыть, ибо девяносто девять процентов членов общества — это люди, которые владеют государственным языком в такой слабой степени, что не могут держать речь на русском. Надеемся, что наверху все же поймут и не примут такое решение, ущемляющее национальную жизнь».
Черная кровь льется из шеи в миску с зеленой глазурованной каймой. Роози торопливо ворочает мешалкой, чтобы кровь не свернулась. Тело животного дергается на скамье, вздрагивает и бессильно замирает — душа черноголового отправилась в стадо господне.
— Хороший инструмент, и мужики что надо,— балагурит Таавет.— Зарезать — все равно что до ветра сходить.
Юри принимается свежевать барана. Он не понимает шуток — таков его нрав. Младший браг теперь свободен: ему не доверяют свежевать, это дело взрослых. Таавет следит, как Роози встает, держа миску в вытянутых руках, будто занимается гимнастикой. Парень щекочет Роози, не подумав, что сейчас это совсем неуместная выходка. Девушка визжит и едва не роняет миску с кровью. Таавет весело скалит зубы, ему еще только семнадцать, и многое доставляет парню радость.
— Чего ты шута празднуешь? — зло произносит Юри.— Щеришь зубы, как дохлая лисица.
Роози, поблескивая голыми икрами, уходит к дому. Она стройна, и лицо ее гладкое; к тому же девушка вовсе не из ленивых. Вполне подошла бы на роль хозяйки хутора. К сожалению, она всего лишь пасет стадо, ходит по выгону со своими длинными светлыми волосами, а в хибарке на хуторе Кяо живет ее больная, чахоточная мать. Таавет никак не успокоится, увязывается за девушкой и снова щекочет ее. Роози смеется, она не сердита. Парень как молодой беспонятливый щенок, который пытается укусить телку куда ни попало. Наконец он, озоруя, надвигает кепку на глаза: ему нет ни до кого дела. Они скрываются в доме под замшелой крышей, а что там произойдет — пока что не наше дело.
Между тем двор заполнен людьми. Пора хозяину заняться делом, он должен бы расставить людей. Но он все же не делает это: погода прекрасная, дождя бояться нечего. На хуторе Айасте первым делом созывают толочан к столу. Такова уж традиция хутора, ничего не поделаешь. Да и кто возразит против еды, разве что только Пауль из Кяо, у которого свое особое мнение на сей счет. У него странный стыд — не есть с чужого стола. Отправляясь на молотьбу, он всегда берет что- нибудь с собой из дома и жует где-нибудь на телеге или за кучей соломы, когда другие сидят за столом. Откуда у него такая манера, не знает никто: у старого хозяина Кяо не было таких привычек. Когда у Пауля спрашивают, почему он поступает этак, он говорит, что боится заразных болезней. Как будто здесь кочует черная оспа или холера. Больше всего боится Пауль скоротечной чахотки и почему-то считает, что именно эта хворь однажды станет для него роковой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54