Он работает поденно на хуторах, чтобы душа в теле держалась, хитрит, когда у него допытываются, где живет. Вскоре, разумеется, всей деревне стало известно, где его гнездо, о таких вещах невозможно долго умалчивать, и то, что он скрывает свои следы, теряет всякий разумный смысл, но он продолжает это делать по привычке и ради собственного спокойствия. Какую-то осторожность, хотя бы самую мнимую, соблюдать все же надо. Деревенские сочувствуют ему и, когда он помогает на хуторах возить сено, пилить лес или резать свинью, ему почти всегда дают с собой узелок с едой (для этого он носит в кармане потрепанный ситцевый платок). Он тихий, испуганный человечек, вроде даже и не похож на цыгана; не умеет даже петь и играть на гармони. Когда девчата просят его погадать по руке и предсказать счастье, он печально качает головой и говорит, что давно уже забыл это искусство, и все удивляются. Осторожно и скромно, ни у кого не путаясь под ногами, нигде не оставляя своих следов, надеется он пережить тяжкие времена, остаться в живых; лишь в своей хижине, сидя на чурбане, когда в котелке варится картошка, думает он о печальной участи своего народа, никак не беря в толк, почему они, цыгане, объявлены вне закона. Да, это верно, их всегда презирали и преследовали и за кражу лошадей, и просто из-за предубеждений, но никогда еще предрассудки не поднимали голову так нагло, как сейчас.
Работал он и на Пауля Кяо, летом на сенокосе, помогал скирдовать яровые, осенью пилил дрова. Биллем вовсе не ленился, держа ручку пилы, не ленился и когда пил с хозяином самогон. Что из того, что Пауль назначен начальником команды самообороны, потому как в предыдущей войне был интендантом, а под конец короткое время даже штабным курьером и поэтому, видимо, знает военный устав, умеет командовать. Когда приказа о поимке цыгана еще не было дано, Пауль делал вид, что все в порядке. Он пытался вести себя с Виллемом по-свойски, по-мужски, насколько это возможно. Но это странное положение не могло длиться бесконечно. В волость просочился слух, что какой-то непрописанный, странный человек живет в доме бобыля на хуторе Сиргасте и работает на хуторах за пропитание. Пауль получил взбучку за бездеятельность и строгий приказ поймать человека. Братская любовь и сотрудничество окончены. Пауль теперь и сам понимает, какую он совершил ужасную, роковую ошибку, когда позвал это отродье валить в лесу мокрые от дождя ели. Как человек исполнительный, он решает сейчас же взяться за дело и сделать все, чтобы начальство было довольно.
Но вот испуганный цыган стоит в сушилке хутора Айасте и не знает, что будет с его жалкой, затравленной жизнью. Теперь, когда его преследуют, никто не захочет иметь с ним дело, чтобы самому не попасть в переплет. Он сразу поставлен вне закона и общества, даже вне всякого человеческого круга, потому что он чужой в этом краю, пришел сюда недавно, нет у него родственников, знакомых и приятелей, одним словом, нет у него никакого прошлого. Оторванность ото всего и одиночество тяжким бременем гнетут его. Поздней осенью, дрожа от страха, сырости и чувства своей неполноценности, человек этот вынужден одиноко стоять против всего мира, чтобы уйти от бессмысленной охоты на человека. Его сердце так и замерло от страха, когда Вильма нашла его в сарае, где он зарылся глубоко в сено и дремал, ловя каждый звук.
Эдгар видит, в каком отчаянном положении этот человек, достает из угла бутылку с самогоном и протягивает цыгану. Беглец отпивает немного. Он согрелся и без того, пока бежал от преследователей; ему нужна надежда, а не вино. Молча стоит в сумрачном закутке этот ставший почти привидением человек, которому отказано быть даже привидением. Охотники за человеком вышли на охоту. Исполнительные хуторяне, столпы старого и нового порядка, с ружьями за плечом, в выцветших фуражках Союза обороны, они шлепают по грязи вокруг деревни, ищейками идут по следам и про себя проклинают всю эту заваруху. Не сочувствие, а исполнительность и тупое безразличие погубит их, рабски старательное исполнение приказа станет для них роковым, и, когда позднее они, попав в оборот, будут твердить, что не хотели, что их принуждали, что они совсем не виноваты, они будут даже правы по-своему. Но тогда уже будет поздно, слишком поздно смывать с себя кровь после охоты на человека.
— Это, видно, тот самый человек, которого Пауль со своей командой ловит,— говорит хозяйский сын неизвестно зачем.
Яанус молчит, цыган тоже. Зачем он пришел в сушилку? Здесь поймать его гораздо легче, чем на дворе. Мысли его застыли в голове, руки-ноги будто налиты свинцом, и сковывающий страх делает его тупым и безразличным. Он до смерти устал бегать и прятаться, долго он этого не вытерпит, силы его убывают с каждым часом — и пусть с ним делают, что хотят.
И как назло, издалека доносятся голоса, они приближаются с беспощадной неумолимостью. Все трое прислушиваются, у каждого на лице свое выражение. Цыган дрожит как раненый лось, Эдгар смотрит беспомощно, Яанус как будто что-то обдумывает. Все выглядит как-то нелогично, незнакомо и смещено, будто во сне. Почему преследователи так громко разговаривают? Забылись или нарочно? Или, может быть, они хотят мимоходом зайти к Таавету, перекурить, выпить холодной воды и дать отдых ногам?
Яанус как более деятельный первый пробуждается от оцепенения. Он одергивает брюки и кивает головой в сторону двери. Цыган как будто понимает его знак. Яанус, нагибаясь, первый выходит в боковую дверь. Он-то знает эту темную постройку как свои пять пальцев. Цыган бредет за ним как во сне.
Сейчас самое время скрываться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54