Хозяин стоит, опираясь на сучковатую можжевеловую палку, и смотрит, как мужики с котлом въезжают на хутор; он прислушивается, как ступают лошади по суглинистой дороге, как с хрустом врезаются в землю колеса, оставляя узоры.
В ту самую землю, которую он холил в поте лица весь свой век, молясь по ночам всемогущему и страдая от бессонницы, дабы тот обратил свой милостивый лик к этой тощей земле. На этой земле он был одновременно и свободным, и узником. Каждая весна и осень наполняли его душу чувством счастья и благоговения. Видел ли он, как прорастают зеленя, как колосится рожь, был ли в вычищенном для новины амбаре,— во всем он чувствовал цель, испытывал радость при каждом успехе. Труд на этом свете снова и скова приносил человеку спасение, если его вообще может что-то спасти, труд и радость содеянного; и кто их отрицает или высмеивает, тот подпиливает сук, на котором сидит сам, он человек ненадежный.
Молотьба на хуторе всегда событие важное и большой праздник. Если бы тогда был национальный флаг, его, пожалуй, следовало бы поднять перед домом. Дел и хлопот хватит на целую неделю, если не дольше. Особенно много дел в кухне и в амбаре. В амбаре сыновья хозяина скребли и вычищали полы, топором и пилой подгоняли доски, готовя закрома для новины. Все должно быть в полном порядке, молотьба на носу.
Со слезами на глазах, все так же благоговейно смотрит старик на котел, поднявшийся на бугор. Нет для него лучшего дня, чем этот, чего уж тут таиться. Молотилка уже на месте. Гордо и властно стоит она у хлева, словно желая сказать: «Как вам, мелюзге, обойтись без меня! Я каждую осень возвращаю вам уверенность. Не забывайтесь!»
Люк ожидающе полуоткрыт, полутемный чердак хлева ждет золотистую солому. Молотилка перед люком как бы на коленях, точно галантный кавалер из дерева и железа. Это невероятное сравнение здесь не случайно — дышло молотилки снято и поставлено торчком у изгороди, чтобы не болталось под ногами во время работы.
Паровой котел поворачивает от липы к хлеву. Перекладины изгороди сняты и поставлены у хлева, чтобы был проезд во двор. Колеса оставляют следы на ромашках, на тимьяне и лопухах, что растут у изгороди,— безжалостные следы железного завоевателя. На этот раз гнедой кобыле выпадает счастье, при повороте она отстает и может позволить себе идти десяток-другой шагов, опустив постромки. Никто не замечает, никто не гневается на нее,— Юри усердно правит лошадьми, а батрак до того измочалил хворостину, что пришлось ее бросить.
Теперь весь молотильный гарнитур на месте.
Но что происходит с хозяином, озабоченным дедом, который величаво и живописно стоит под липой? Седая борода его спадает на грудь, на голове изношенная, потерявшая форму шляпа старшего сына. Что происходит с Матсом Анилуйком в этот погожий осенний день? Во всяком случае, ничего плохого, до этого дело не дойдет. Впрочем, что особо сногсшибательного может сейчас случиться? Ветра почти нет, из старой трубы над домом столбом ползет дым. Пожара, во всяком случае, бояться нечего. Грозовых туч на горизонте не заметно, да они и не нужны. Много ли злых напастей уготовано здесь, на этом свете, — пожар, чума, война и смерть. И они редко набрасываются на человека все разом. Совесть у здешних людей довольно-таки чиста, само собой они не убивали и не воровали, правда, все другие заповеди, случалось, и преступали. Живут тихо, мирно, не имея ясного представления о многих делах на белом свете. Да и нужно ли им это! Пора нервных, мятущихся натур еще не настала.
Ладно, но что за человек этот хозяин Айасте? Можно ответить быстро, с ходу и даже остроумно, однако ж это будет несправедливой оценкой. О Матсе Анилуйке можно поспрашивать и в волостном правлении, и в суде. Однако у волостного писаря столь много времени уходит на пиво, женщин и карты, что расспрашивать его бессмысленно. Суд — дело другое. Хозяин Айасте, конечно, не ангел, сошедший с небес, но в суде он однажды бывал, да и то как свидетель. Было это не один год назад, когда осенью на ярмарке в Отепя ни с того ни с сего повздорили двое хуторян и один влепил бутылкой по голове другому, аж в ушах зазвенело. Голова, естественно, оказалась крепче пивной бутылки, так что натекла густая кровяная смесь. Будь голова помягче, все закончилось бы гораздо проще. Сама причина ссоры была весьма обыденной, в том-то и вся беда.
Мартиисон из Сиргасте и Пауль Кяо тягались в пивнушке, кто кого пересилит рукой. Когда Мартинсон стал уступать, он сказал со злой усмешкой, как бы между прочим, что Пауль будто бы наградил детьми батрачку Лийзу, Лээну или Мари (а то и всех троих!). Пауль был косноязычен и ума тоже не так чтобы острого. Помолчав немного, он схватил со стола пустую пивную бутылку и, в ответ, заехал хозяину Сиргасте по башке, Аадам Мартинсон уронил голову на стол, его пушистая поповская борода намокла от пивной лужи. Прочие мужики, которые только что громко рассмеялись на его слова, вдруг замолчали, так что в наступившей тишине стало слышно, как бахвалятся два барышника на улице. Когда вошел урядник, Пауль со страху пустил ветры и готов был просить прощение у Аадама, взять на свою совесть признание, что он отец чуть ли не всех незаконнорожденных детей волости. Однако, увидев, что с хозяином Сиргасте никакой беды не произошло, он одолел свой испуг. Придя в себя, Аадам сказал, что ежели Пауль подтвердит при всех, что он в самом деле наградил детьми Лийзу, Лээну или Мари (а может: и всех троих!), то он, Аадам, готов его простить. Но Пауль тем временем уже снова осерчал. Он угрожающе сопел, когда урядник повел его в холодную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54