Все, договорились.
Дан пошел предупредить маму, но та нисколько не удивилась. Он попросил ее приготовить комнату для Ольги, конечно измученной тяжелым рабочим днем и неприятностями, о которых он уже догадывался. И еще легкий ужин и кофе побольше.
— Пожалуй, лучше сделай целый термос, мамуля... Я сам сегодня всю ночь глаз не сомкну. Мучаю я тебя, и ни в чем ты не отказываешь...
— А какие у меня еще заботы на этом свете, кроме вас двоих? Оба как дети малые. Отец твой всю жизнь был рассеянным привередой, так им и остался. Ты тоже хорош! Так я надеялась, что наконец нашел себе голубку по душе; так нет же, снова в родительский дом тащишься, как раненый волк в свое логово.
— Почему раненый, мам?
— Материнское сердце все чует! Это неважно, что я помалкиваю, такая уж привычка: не спрашивают — не говорю. А только знаю: у тебя ведь и большая радость была, мальчик мой!
— Все верно, мама. Только боль от этого еще острее. Завтра я тебе все расскажу...
— Смотри не паникуй, сынок. Сердце женщины точно заповедный лес: если не знаешь, куда идти, сразу заблудишься.
В дверь позвонили. Это была Ольга. Дан взял у нее портфель, помог снять дождевик и только после этого взглянул ей в лицо. И не смог скрыть удивления. Ольга заметила это, устало провела рукой по растрепанным волосам и как-то безразлично сказала:
— Да, вот так я теперь выгляжу. Пугаю старых знакомых.
Как она изменилась! Тот нежный цвет лица, которому так завидовали все женщины, изчез бесследно, словно его и не было никогда. Кожа отливала желтизной, под глазами синева, а в уголках сеточка мелких, но заметных морщинок. Когда-то живые, красивые глаза будто обесцветились, не было в них уже ни блеска, ни удивительной чистой голубизны. Но больше всего поражало ее равнодушие и даже отрешенность.
Ольга попыталась улыбнуться и выжала из себя лишь жалкую гримасу, губы ее задрожали.
— Ну, что в дом не зовешь, хозяин? Так и будешь в дверях философствовать?
Дан извинился, и они поднялись в кабинет старого академика — там доамна Испас приготовила им скромный ужин.
Ольга сбросила туфли, уселась с ногами на кожаный диванчик, сделала несколько махов руками, как при разминке, вздохнула:
— Жутко измоталась я, Дан.
— Это и за версту видно.
— Эх ты, джентльмен!
— За столько лет мы так привыкли говорить друг другу правду, что теперь уже поздно переучиваться.
Ольга на мгновение прикрыла глаза и прошептала:
— Ужасно я соскучилась по доброму слову, Данушка. Ты даже не представляешь, как сильно. Вы-то, мужики, по-другому устроены, а нам, женщинам, сердечное слово бывает нужнее воздуха. Без него мы как рыба, выброшенная на песок.
Дан налил ей кофе, пододвинул поближе столик с салатом из свежих овощей, ветчиной и рублеными котлетами по-молдавски. Ольга вдохнула аромат кофе и вдруг, с отвращением бросив сигарету в пепельницу, расплакалась навзрыд. Это не были обычные слезы женщины — расстроенной, усталой, обиженной. Она плакала скорее по-мужски, скупыми слезами, с еле слышным сдавленным стоном. Дан делал вид, что не замечает этих всхлипов и безуспешно ищет спички в отцовском кабинете, потом подошел к дивану, подвинул к Ольге тарелку. Ольга поколебалась мгновение и принялась за котлету. Так, почти машинально, она расправилась со всеми тремя блюдами, приготовленными доам-ной Испас. Сначала Дан смотрел на нее с удивлением, потом с сочувствием. Налил еще кофе и по-прежнему молча уселся в кресло. Ольга взяла сигарету и, потерев ладошками виски, спросила:
— Ждешь исповеди? Не настраивайся. Ты не поп, а я не грешница. Прости, злая я стала за эти месяцы. Все свои проблемы решаю сама. Ты небось спросишь: какого же черта искала меня по телефону, чего в дом ко мне заявилась? Логично. Это была минутная слабость, Данушка.
— Только что-то долго она у тебя длится, эта минута... Слушай, оставь ты эту браваду и скажи, что с тобой происходит! Мы же старые друзья!
— А если я не хочу?
— Но ведь гораздо лучше сказать мне, чем кому-нибудь другому. И особенно — другой. Может быть, только я, как товарищ по несчастью, могу понять тебя по-настоящему.
— Ты?
— Да, я, не удивляйся.
— Помнится, не очень-то ты ценил женщин. Все больше, иронизировал.
— Ну, значит, поумнел немножко.
— А все равно холостяк.
— Ну, тут уж, видно, ничего не поделаешь — судьба.
— Ты говоришь, как старый гуляка, которому осточертел собственный жизненный опыт!
Дан понял, что ему удалось наконец вывести Ольгу из состояния апатии, пробудить в ней тот неистовый дух противоречия, который был всем знаком. Он спросил:
— Итак, осложнения на работе или конфликт с главой семьи?
— Ну, знаешь, неужели по таким пустякам я стала бы беспокоить тебя среди ночи?
— Ну так говори же, человек ты мой дорогой!
— А если я не могу?
— Тогда ложись, сосни часок-другой.
Дан решительно поднялся, растворил окно в сад, и в комнату ворвался прохладный ночной воздух. Ольга поежилась, закутала ноги пледом, и напряжение наконец отпустило ее. Уже безо всяких вопросов она заговорила — медленно, тихо, словно сама с собой советовалась.
— С чего все началось? Не знаю. Думается, с того момента, как меня назначили заместителем главного редактора. Нарушилось установленное Павлом равновесие, а по-другому он не хотел. А вскоре Дору Попович поехал в Китай, и за неимением лучшего уездный комитет поручил исполнять его обязанности мне. Сначала мне казалось, что не выдержу, хоть ребята в редакции в лепешку разбивались, чтобы мне помочь. Но ты знаешь, беда никогда не приходит одна. Что бы я ни делала, неприятности кучей сыпались на мою бедную голову. А тут еще история с вашим Ионом Савой из токарного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123