Молодые люди подняли Иванова на руки и, не зная, что делать дальше, топтались на месте. — Погодите, говорю. Уложите его сюда, а потом... — Коловоротов говорил, расстилая на снегу пальто, броатенное Тогойкиным.
Бережно уложив Иванова на пальто, все молча окружили его.
— Скончался,— чуть слышно пробормотала Катя.— Скончался!.. И он!..— вскрикнула она, упала на колени, рванулась было к лежавшему, но уткнулась лицом в снег и замерла.
— Разве он мог остаться в живых!—зло покосилась на Тогойкина Даша.— С такой высоты упал!
— Тише вы! Он жив! — спокойно проговорил Коловоротов.
— А? Что? — засуетилась Катя.—Что, что вы говорите!..
Мертвенно-бледное лицо Иванова начало розоветь.
— Иван Васильевич! — Вася Губин хотел броситься на грудь лежавшему, но Коловоротов остановил его рукой.
— Милый!
- Дорогой мой!
Обе девушки хотели склониться над ним, но Коловоротов и их мягко отстранил.
— Давайте лучше понесем его. Только очень, очень осторожно.
Малорослого, худенького и на удивление большеносого капитана, парторга управления авиатрассы Ивана Васильевича Иванова подняли на кожаном пальто Тогойкина и понесли к самолету.
Полежав некоторое время молча, капитан Фокин весьма мирным тоном спросил:
— И что же это он тебе показывал?
— Кто? — Попов почему-то смешался.— А! Ведь мы дежим на пакле.
— Ну?
— Паклю подстелили, мы с вами лежим на пакле.
— Ну? — Голос капитана стал строже.— Что же из того?.. Что же из того, спрашиваю я?
— Ничего... Но можно ведь спичку случайно уронить.
— Понял! Горящую спичку уронить на паклю. Я понял. И ты обещал следить за этим. Но ведь мы с тобой тут вдвоем.
— Втроем, товарищ капитан!..
Калмыков, почти никогда не вынимавший изо рта трубки, сейчас в таком состоянии, что о табаке и спичках говорить не приходится. Так что он не в счет. Значит, сержант Попов должен следить за ним, начальником снабжения, капитаном Фокиным. О том, что опасно курить, лежа на пакле, понимает, значит, только он, сержант Попов! А капитан Фокин... Однако хорошо было бы разок затянуться!..
И вдруг ему невыносимо захотелось курить. В горле и в груди появилось ощущение легкого зуда и жжения.
Так всегда бывает у курильщика, когда нет табака или когда нельзя курить. Какого черта напомнил о спичках этот старый колхозник в меховых галошах шерстью наружу!
Чтобы не думать о куреве и отвлечься от возникшего чувства обиды, Фокин застонал. Он стонал протяжно и настойчиво. А в голову лезли невеселые мысли.
Едва ли Иванов остался в живых... Почему они не идут? А не уйдут ли они, бросив их здесь?.. Нет, нельзя так плохо думать о людях. Нельзя!—упрекнул он вроде бы кого-то, кто внушал ему эти дурные мысли. Но этот кто-то оказался весьма хитроумным и изворотливым субъектом. Но ведь он, капитан Фокин, не говорит, что они нарочно сговорились и покинули самолет. Просто могли же они разойтись в разные стороны в поисках людей, в поисках дороги... Могли замерзнуть, могли, наконец, заблудиться... Нет, Эдуард Леонтьевич, нет, не надо выкручиваться. Это нехорошо, нехорошо! Нельзя так думать о своих товарищах... А вот закурить было бы неплохо. И чего ради этот тип напомнил о спичках!.. Что это? Вроде бы каркнул ворон... Наверно, зарится на покойников, от жадности слюни глотает. А разве ворон зимует в такой пустынной тайге?.. Тьфу ты, надо же было напомнить о табаке!..
Фокин осторожно посмотрел в сторону своих. За Поповым видна широкая колышущаяся грудь Калмыкова. Кашне, которым крепко перевязали голову Попову, пропиталось кровью и стало черно-бурым. Следы крови и на лице подернулись светлым налетом. Левый глаз широко раскрыт, поражающий ясностью взгляд настороженно устремлен вверх.
Попов почувствовал, что капитан смотрит на него, и смущенно заморгал:
— Товарищ капитан, вы слышали ворона?
— Кого? Ворона? Нет! — Фокин сам удивился своей беспричинной лжи. Помолчав какое-то время, он тихо спросил: — А с чего это он закаркал?
— С чего? Людей боится.
— Неужели от страха? А не от радости ли?
— Со страху, со страху, товарищ капитан! Людей-то много бродит, спасая товарища, он этому рад не будет.
Когда он, подлец, радуется, так булькает, точно пустая бутылка, брошенная в воду!..
И опять некоторое время они лежали молча. В промежутках между стенаниями капитан думал. Два мертвеца лежат под открытым небом, один человек умирает здесь, рядом. Парторг Иванов тоже погиб. Конечно, он погиб! Повис, говорят, на каком-то дереве. А они вот лежат тут, искалеченные. И будто от всего этого ворон, витающий в небесах, испугался и закричал со страху! И чего ему бояться таких вот, как они? Что они могут с ним сделать? Впрочем, те вроде бедовые ребята! Неужели в самом деле у них такие храбрые сердца? Может, просто от тупости, они не понимают степень беды?
И почему-то в воображении капитана возникла высоченная горная вершина, покрытая льдом и снегом. Где он мог видеть эту гору? По складкам горы широкой полосой сползает снежный пласт. И вдруг из-за горы выскакивает на пружинистом кавалерийском коне всадник в косматой бараньей папахе. Из каменных глыб, раскиданных по пути, копыта коня высекают искры. Но вот всадник натягивает поводья и резко осаживает его. Задрав кверху голову, конь сжимается для нового прыжка. Всадник — кавказец. Кавказ... Фу-ты! Да это же нарисовано на коробке папирос «Казбек»!..
И снова возник приятный и мучительный зуд в горле. О, хоть бы разок затянуться и постепенно, с присвистом, медленно-медленно выпускать струйку дыма!.. А почему бы не взглянуть на этого самого всадника!
Украдкой, краешком глаза поглядывая на Попова, Фокин с трудом извлек левой рукой папиросы, лежавшие в правом кармане, и положил их позади себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102