— Думаю, лучше выдвинуть убара к писцу, — ответила она.— Согласен.Я переставил своего посвященного убара — пробку от флакона — к писцу, на клетку три.— Да, этот ход действительно сильнее, — кивнула она.Ход, конечно, и вправду был самым сильным в данной ситуации, но, как оказалось дальше, даже он не принес мне успеха.Шестью ходами позже Сура, как я и боялся, решительно придвинула своего убара — маленькую бутылочку к убаре, на клетку пять.— Ну, теперь вам трудно будет ввести вашего писца убара в игру, — сказала она и, на секунду задумавшись, добавила. — Да, очень трудно.— Да знаю я, знаю! — чувствуя, как во мне начинает нарастать раздражение, огрызнулся я.— Вероятно, самым лучшим сейчас в вашем положении было бы пойти на размен фигур и таким образом попытаться разрядить обстановку, — продолжала она.— Действительно, ничего другого мне не остается, — признал я.Она рассмеялась. Я, не удержавшись, усмехнулся тоже.— Ты замечательно играешь, — сказал я.Мне частенько приходилось сидеть за игровой доской, и я считался, даже по мнению выдающихся мастеров этого искусства, отличным игроком, однако теперь мне стоило неимоверных усилий защищать свою честь перед этим красивым, три часа назад впервые взявшим в руки фигуры противником.— Это просто невероятно.— Мне всегда хотелось научиться играть, — призналась Сура. — Я чувствовала, что у меня это получится неплохо.— У тебя это получается великолепно, — ответил я.Я, конечно, знал, что это в высшей степени умная и способная женщина, я почувствовал это буквально с первой нашей встречи. Но даже если бы мне и не довелось познакомиться с ней лично, я мог бы составить о ней такое же мнение уже по тому, что она вполне оправданно считалась лучшей наставницей рабынь в Аре, чего она, естественно, не могла бы добиться без определенных дарований, подкрепленных незаурядным интеллектом, выделявшим её среди всех остальных преподавателей — людей, безусловно, хороших способностей.— Вам нельзя сюда ходить, — предупредила она. — Так вы на седьмом ходу потеряете Домашний Камень.Я внимательно изучил положение фигур на доске.— Да, — наконец с неудовольствием признал я, — ты права.— Вам лучше подвинуть первого наездника к убару, на клетку один, — посоветовала она.И снова правда была на её стороне.— Но тогда, — продолжала она, — я поставлю своего писца убары к посвященному убара, на клетку три.Я повертел в руках своего обреченного убара и положил его на нашу импровизированную доску, признавая свое поражение.Она захлопала от радости в ладоши.— Может, тебе лучше поиграть на калике? — с тайной надеждой спросил я.— Ну, Куурус! — воскликнула она.— Ладно, — ответил я, в очередной раз расставляя фигуры и размышляя над тем, как хорошо было бы переменить род наших занятий и, возможно, заинтересовать её чем-нибудь ещё более подходящим для женщины и не столь сокрушительным для моего чувства мужского достоинства.— Ты говорила, — напомнил я, — что Хо-Ту часто сюда заходит.— Да, он очень добрый человек.— Старший надсмотрщик дома Кернуса — добрый человек? — усомнился я.— Да, в самом деле, и очень терпеливый.Мне вспомнился плечистый, часто угрюмый Хо-Ту с неизменным кривым ножом на поясе и шокером.— Но ведь он добился освобождения благодаря поединкам на ножах, — напомнил я.— Да, но это было ещё во времена отца Кернуса. А тогда поединки проводились тупыми ножами.— Но и те поединки, которые я видел, тоже проводились тупыми ножами.— Это только с тех пор, как в доме появился зверь, — нахмурившись, объяснила она. — Сейчас дерутся тупыми ножами для того, чтобы бросить зверю побежденного живьем.— А что это за зверь?— Я не знаю, — ответила она.Как-то мне довелось услышать его крик, и я был убежден, что это не слин и не ларл. Я так и не смог распознать, кому принадлежит этот чудовищный рев.— Мне приходилось видеть остатки его пиршества, при этом воспоминании у нее, очевидно, мороз пробежал по коже. — От человека мало что остается. Даже кости, и те перемолоты и из них высосан костный мозг.— Ему скармливают только побежденных в поединках на ножах? — спросил я.— Нет, — ответила она. — Зверю может быть брошен любой, вызвавший неудовольствие Кернуса. Случается, так поступают даже с охранниками, но чаще всего это, конечно, рабы. Причем, как правило, рабы-мужчины, из тех, что содержатся в железных клетках. Но иногда ему скармливают и женщин, предварительно пустив им кровь.Мне вспомнилось, что рабу, проигравшему в поединке на кривых ножах, также перед тем, как бросить его зверю, было нанесено легкое ранение.— А для чего им пускают кровь? — спросил я.— Я не знаю, — ответила она, снова опуская глаза на наше шелковое игровое поле. — Может быть, давайте лучше забудем об этом звере, — она посмотрела на расставленные в боевом порядке бутылочки, пузырьки, пробки и брошки и улыбнулась. — Игра такая красивая.— А Хо-Ту, насколько я заметил, редко покидает дом, — продолжал я расспросы, делая очередной ход.— За последний год, — ответила Сура, — он только один раз оставлял дом на довольно продолжительное время.— Когда это было?— В прошлом году, в ен'варе, когда он ушел из города по делам дома.— А что у него были за дела?— Приобретение рабов.— И в какой город он направился?— В Ко-Ро-Ба, — сказала она.Все во мне словно одеревенело.— Что случилось, Куурус? — удивленно спросила она, и вдруг её глаза, смотревшие поверх меня, наполнились ужасом. Она судорожно закрыла лицо руками.— Нет, Хо-Ту! Нет! — закричала она. Глава 18. ОКОНЧАНИЕ КЕЙДЖЕРАЛИИ Сметая бутылочки и броши, я резко упал на расчерченный шелк, подминая под себя Суру и стараясь защитить её своим телом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144